Возвращаюсь к Кину. Чтобы понять природу таких людей, как он, было бы полезно попытаться понять и природу того, что может быть названо «обаянием Сталина-вождя». Следы этого есть в книжке Ханина[92]. Я говорю не о позднейших бездумных стереотипах, не о крикливых восхвалениях, которыми в 35–36 гг. были полны статьи даже таких людей, как Бухарин и Радек — их неискренность очевидна, — а <об> искренних чувствах всех в нем ошибавшихся, от того, кто ласково называл его «чудесным грузином», до миллионов, искренне его любивших. <…>
15 фев. <…> Обдумываю и начал набрасывать статью о Кине. По левиным словам ее нужно сдать к первому, и тогда она попадет в майский номер. Редакция «Н. мира» переезжает в дом сзади кинотеатра «Россия» на б. Страстном бульваре. Лева будет там снова сидеть месяц. <…>[93]
Мне переслали из «Н. мира» письмо с восторгом по поводу моей статьи о Платонове. Какой-то Всеволод Шпринк[94].
Сегодня в «Известиях» в программе радиопередач на завтра есть передача о Мейерхольде (видимо, сокращенная на две трети).
17 фев. Передача все-таки была, но продолжалась 33 минуты вместо полутора часов. Зачем-то вставили длинный кусок с Бабановой из «Доходного места» и кусочек из статьи Маркова с каким-то лепетом о формализме. Мой текст хорошо читал Консовский[95]. Все это все же пристойнее, чем можно было ожидать, но какая чудесная могла быть передача!..
Вечером были у Ольхиной с Меттерами (братом писателя Меттера[96]) и Никритиной[97]. Симпатичный, как говорит Нина, «невзначайчик».
18 фев. <…> [подневная запись вся склеена из фрагментов: ][1]. Прочел «Возвращение» Кафки[2]. Написано очень хорошо, но как-то здорово надоели иносказания. Если даже прав Боря[3] в своей трактовке сюжета, то на хрена, чтобы это выразить, все это выдумывать: ведь эт[а] простая мысль не нуждается в такой хитроумной зашифровке. <…> Надо иметь вокруг себя очень благополучный и устойчивый быт, чтобы возникла потребность в таком искусстве. Что-то не верится в кошмарную действительность послевоенной Чехословакии, где даже нищим и бездомным русским поэтам платили государственные пенсии без каких бы то ни было обязательств с их стороны (см. переписку Цветаевой и ее очерк о Белом). После того, что видели и знаем мы, все эти гротески напоминают шевеление языком тихо ноющего зуба[4].
И потом всегда подозрительно отношусь к моде. Первый рассказ еще не прочитал и как-то не тянет[5].
В целом — Кафка — это видимо — хороший Леонид Андреев. Но мне лично это искусство не нужно — ни высшего, ни третьего сорта. Пруст — другое дело! И почему их ставят рядом — не понимаю…
[далее вклеено внизу листа: ] Мне кажется, что Вы Лева [зачеркнуто и вписано поверх от руки — синими чернилами. Очевидно взято из письма] несправедливы к книге о Экзюпери. В ней так много навалено материала, что уже за одно это ей благодарен. Чорта ли мне с концепциями автора! Я всегда предпочту книгу, где нет концепции, но много фактов, худосочному, но со строго выстроенной мыслью труду. Такие книги располагают думать самому: поэтому-то их так и не терпят те, кто считают, что книга, в которой автор не убедил читателя, не имеет ценности. Нужно не убеждать, а толкать к самостоятельному мышлению, хотя бы спорящему с автором. В этой книге просторно для собственных мыслей: спасибо за это!
Недостаток моей книги о Мейерхольде в ее адвокатской интонации. Я тоже стремлюсь в чем-то уговорить, убедить. Психологически это понятно при общей ситуации с именем М-да, но от этого как раз убедительность-то и проигрывает. Все думаю, как бы ее перестроить, чтобы она была внутренне свободнее.
19 фев. На Ленфильме вступил в исполнение обязанностей худрука Хейфец и предъявляет сценарию какие-то новые требования[6]. Смотрел сегодня актерские пробы. Все посредственно: находок нет. М. б. лучше других: Волков на Гурова, Фатеева на Марину и юная Федорова (дочь Зои[7]) на Таню. Познакомился с новым композитором Чистяковым (или Чайниковым?)[8].
Письма от Ц. И. Кин с ответами на мои вопросы и от Н. Д. [Оттена] со странными упреками, что «мы» не интересуемся делами друг друга. <…>
Снова морозы. Эти дни странные разговоры с Э[ммой], от которых на душе холодно.
20 фев. Снова просмотр «проб» с Хейфецом. Он настаивает на новой переработке сценария. В его доводах есть разумное зерно: возвращение к Рахманинову и его музыке, но это требует переработки всего сюжета, т. е. отделение Корнилова от Рахманинова, и от этого уже меняется очень многое.
Юридически я наверно могу отказаться: сценарий утвержден всеми инстанциями и т. п., но практически это может поставить под риск всю постановку, ибо Хейфец не консультант со стороны, а «худрук» объединения, и мне нужно очень хорошо все взвесить. <…>
Я разговаривал с Хейфецем (у Киселева при руководстве Объединения) довольно резко: не столько по существу его предложения, сколько о методах редакторской работы, много месяцев шедшей как раз в противоположном направлении. Ох, как это все надоело!
Вечер памяти В. Э. Мейерхольда во Дворце искусств вчера состоялся. <…> Я должен был говорить 25 минут, но не рассчитал и говорил 50 м. <…> Еще говорили Тиме, Вивьен, Ю. Герман[9] (он прочел новую редакцию своих воспоминаний с яркими отступлениями в плане гражданского гнева — это имело большой успех и наэлектризовало зал), Акимов[10], Винер[11]. <…> В целом вечер прошел хорошо. <…>
28 фев. <…> Письмо от Над. Як-ны и мой ответ[12]. Спор продолжается. Консерватизм бывает разный — у нее консерватизм оппозиции. Что-то в этом меня очень раздражает: наверно — привычка из всякого пустяка делать обобщение. «А в дверях уже стучало обобщение» (О. Мандельштам)[13]. По-человечески ее можно понять: привыкнув всю жизнь быть гонимой, нелегко изменить психологию, но именно от нее мне хотелось большей свободы и живости ума.
Днем в Ленфильме, у Рахлина[14]. <…>
Должен за две недели сделать поправки к сценарию. А статья задержалась. Это скверно.
Иногда побаливает сердце.
29 фев. Вчера получил в Ленфильме впервые деньги за «консультацию», т. е. за бесконечные переделки сценария.
Весь день звонки и встречи, связанные с подготовкой вечера памяти В. Э. в Театральном институте 2-го. Тут главный энтузиаст — студент Миша Морейдо[15]. <…>
3 марта. Состоялся второй вечер памяти В. Э. в зале б. Тенишевского училища. Я председательствовал, что было обозначено в хорошо, со вкусом напечатанном пригласительном билете. Выступали А. В. Смирнова[16], И. Савельев[17], Л. Вивьен (хорошо), А. Крон[18] (неплохо), Т. Есенина[19] (очень хорошо) и Акимов (хорошо). Была выставка, устроенная, как и весь вечер, самими студентами. Мне этот вечер понравился больше, чем первый: в нем не было казенно-комильфотного отпечатка.
Я сам говорил немного, предваряя каждого выступавшего, открывая и заключая. Прочитал под апплодисменты стихи Маяковского о М-де[20] и предложил почтить его память вставанием.
А после вечера ссора с Э. очень глупая.
5 марта. Вечер с Таней Есениной, которая живет у родных В. Э. (племянников) на Малой Посадской. Много говорим, вспоминаем. Она умница, талантлива, но рано постаревшая и как-то замутуженная суровой жизнью. Ее рассказы, в которых нахожу несколько не известных мне подробностей о последних неделях жизни М-да.
Пьем коньяк. Она заканчивает сценарий для Ленфильма. Послала в «Нов. мир» новую повесть, которой впрочем, сама не слишком довольна. Она похожа на Зинаиду Николаевну[21], а голос просто страшно похож.
[в середине листа подклеено] Вчера встреча и длинная прогулка с Борей Слуцким. <…> Он согласился с моим определением, что Евтушенко это медиум, через которого говорит время и он все же симпатичней пустоватого Вознесенского.