21 авг. <…> В 9 ч. 15 м. по радио зазвучал зловеще знакомый голос Левитана <…> сегодня умер Пальмиро Тольятти. <…>
Об А. Горелове.
Его рассказ о «камере смертников»[110].
30 авг. Лева прав — повесть Домбровского превосходна[111]. Она достоверна, как документ — это то время, умна, прекрасно написана, хоть и без каких бы то ни было усилий казаться оригинальным, и так как она естественна и искренна, то ни на что не похожа. Ее не с чем сравнить — рядом с ней и Солженицын кажется слишком литературным: хотя внешне — это, казалось бы, насквозь интеллигентская вещь, а тот «народен». <…> Читал с наслаждением, горечью, волнением. Нас когда-то знакомил Яков Варшавский[112], но я даже забыл внешность Домбр[овского] и не узнал бы при встрече или узнал бы — не сразу, но он должен помнить мою фамилию. Вот вам и «новая волна» в прозе! <…>
Бурного успеха не будет: это слишком умно и тонко для «массового читателя», но успех будет настоящий и прочный. <…>
Интересно — это половина или меньше?
Просмотрел еще я в номере критику. Статья Сурвилло хороша. Сарнов не произвел на меня впечатление: не то. Зато Олег Михайлов произвел неприятнейшее впечатление. Может, он и прав, но сам метод такого критического следствия попахивает чем-то знакомо-гнусным. Критическая методология не «новомирская», а какая-то литературно-полицейская. <…>
Воспоминания Смирнова плохо отредактированы. <…> Писать о первых годах «Нового мира» и не упомянуть хотя бы об истории с «Повестью о непогашенной луне» и пр. — это странно. Надо было бы назвать это «Воспоминаниями о В. Полонском»[113], — тогда другое дело. Сам автор мне подозрителен. Он ведь, помнится, был активным «переваловцем» — значит, «выжил», как и лучший друг Ивана Катаева П. Слетов[114]. Что-то тут есть темное. <…>
Все о Бабеле в «Знамени» захватывающе интересно. Я не читал рассказов, а только пробежал письма и Мунблита[115]. Удивляюсь как прошли письма. Ведь это свидетельство о том, что честно работать в литературе — это значит быть нищим. <…>
11 сент. Сегодня утром приехал из Ленинграда. <…>
27 авг. в Лен-д вернулись из Новочеркасска Эмма с семьей. Я еще не кончил работу и мне пришлось прожить с ними пока я не завершил и переписал сам набело весь сценарий. Таких трудных условий для работы, несмотря на все внимание Эммы и Н. И. [матери Эммы, Нины Ивановны] у меня еще пожалуй не было: даже в Чистополе[116] было спокойней.
9-го сдал сценарий [фильма «Зеленая карета»] в Ленфильм.
<…> Практически я написал сценарий в промежуток с 6 августа до 8 сентября, т. е. в месяц. <…>
Денег нет и я целиком завишу от судьбы этой работы.
Заканчиваются съемки и «Возвращенной музыки». <…>
Самым большим событием этих дней было опубликование «Памятной записки» Тольятти[117]. <…>
Сад в сторону уборной разрыт: проводят водопровод по инициативе соседей. Это будет стоить 150 р. с лишним, что при моем безденежье — катастрофа, но не участвовать в этом в половинной доле, живя здесь, хотя бы нечасто, я не могу.
15 сент. <…> С утра наслаждаюсь — чтение, размышление, одиночество. Потом появляется Т. и все по обычному, с этим связанное. <…>
Ночью Бибиси передало, что Хрущев на приеме японской делегации хвастался, что у нас изобретено новое могучее безграничной силы оружие, которое ему недавно показывали военные.
16 сент. Третьего дня умер от рака Василий Гроссман. Я узнал об этом сегодня в редакции «Нового мира» от Берзер[118] и Левы.
Еще нигде нет извещения. Составляются, черкаются, исправляются некрологи, посылаются на визу Ильичеву[119]. Дело в том, что Вас. Гроссман был в прямой опале. Рукопись его романа (вернее, последней части романа «За правое дело») была отвергнута несколько лет назад «Знаменем» и отобрана у автора (уникальный случай!) «органами» со всеми копиями[120]. Потом в прошлом году цензура сняла его очерки из «Нов. мира» и «Недели» об Армении. Говорят, Ильичев его ненавидит.
В «Новом мире» атмосфера конфуза, что-то доносится из «Известий», где черкают энный вариант некролога. Сидит в своем кабинете сам Твардовский с каким-то опухшим лицом, собралась вся редколлегия. Все смущены и чем ниже по редакционному рангу, тем откровеннее возмущаются и злятся. «Верхи», если и возмущаются, то только за плотно закрытыми дверьми. Тут очень заметна граница между «членами редколлегии» и «аппаратом» — та же атмосфера «двора» с интригами, тайнами, слухами.
<…> Не хотел ехать завтра в город, но наверно придется: надо пойти на гражданскую панихиду, хотя я с Гроссманом и не был знаком.
Встреча вплотную с Твардовским в коридоре нового помещения редакции. Он смотрит на меня, словно что-то припоминает, но я не кланяюсь (тоже незнаком) и он проходит. Может, надо было поклониться?[121]
17 сент. Ослепительно прекрасный осенний солнечный день.
Чувствую, что надо поехать на похороны Вас. Гроссмана: он в опале, народу будет немного — и еду. Так все и оказалось, впрочем лучшая часть московских писателей пришла. Пришли и старики: И. Г. и Паустовский. Я стоял в почетном карауле в паре с Борей Слуцким. Говорили: Березко, Бек, Евг. Воробьев и неплохо — И. Г. <…> Потом говорил с ним во дворе: звал приезжать на дачу. <…>
18 сент. Слуцкий вчера сказал со слов В. Гроссмана о том, что однажды после войны он пришел к Фадееву и сказал ему, что А. Платонов почти голодает и надо бы ему помочь. Это было как раз после того, как Ермилов раздолбал рассказ «Возвращение», и Платонова нигде не печатали. Фадеев ответил ему так: — Знаешь, бывают такие времена, когда актом высшего гуманизма является подумать о самом себе… Это Фадеев сказал Гроссману, а тот Слуцкому. В этом весь Фадеев, который по слащавому рассказу Книпович плакал, когда писал «Молодую гвардию». Впрочем, это тоже возможно. Эгоизм и сентиментальность часто связаны. <…>
Орлов рассказывал, что в Париже вышла большая биография Пастернака[122].
Конст. Георг. получил из Англии изданный там сборник «Тарусские страницы» (без Максимова[123], очерков и еще чего-то, но с моими эссеями). В предисловии мы все названы «тарусскими ребятами», а нашим лидером К. Г. Любопытно, что британцы к нам присоединили еще Войновича и Владимова и отмежевали Аксенова. Кстати, Аксенова и других модных молодых писателей (Казакова и др.) на похоронах не было[124]. Больше всего, пожалуй, было критиков (и молодых). Из драматургов: Л. Зорин и я…
21 сент. <…> Встретил Яшу Халецкого[125]: ЦТСА хочет возобновить «Д[авным]. д[авно].» к зимним каникулам. Андрей Попов ищет меня. Еще будто бы ищет меня Арбузов ([узнал] от Гали[126] через Леву) почему-то в связи с «Бессмертным»[127]. Он нездоров: предъинфактное состояние. Не хочется быть у него в доме. Да и «Бессмертный» меня не интересует. И денег принести он не может. Отношения с Алексеем давно уже натянутые и фальшивые, хотя мы и не ссорились.
Странный слух: кабинет Вас. Гроссмана после похорон опечатан и семье запрещено об этом рассказывать. Не знаю: верно ли это? Идет это от соседей. Что у него хотят взять из бумаг — дневники, черновики конфискованного романа? Кто-то сказал, что инициатива Поликарпова. Будто бы в его романе нецензурным является не критика культа Сталина и сцены лагерей, а что-то относящееся к проблеме антисемитизма. На это есть намек в речи И. Г. над гробом.
Рассказы Л[евы] о Боре Слуцком и его слабодушии и о том, как он раздружился с Гроссманом, когда тот попал в опалу. М. б. и верно — всем известен аналогичный случай с выступлением Бори против Пастернака. Человек он незаурядно умный, но это не исключает слабости характера. Это конечно не подлость, а именно слабость. А м. б. сплетни и выдумки. <…>
Подтверждается, что Соложеницын заканчивает новый роман и «Нов. мир» хочет его анонсировать в проспекте для подписки. Кажется, они отвергли повесть Бакланова о 41-м годе[128]. Эта редакция разборчивая невеста. Особенно произволен вкус редакции по отношению к стихам. Об этом верно на днях Боря Слуцкий говорил Леве, да и Лева не спорил.