Все эти дни читаю старые дневники. Интересно.
27 сент. <…> На прошлой неделе немного болел (спина или легкие). Спасся тем, что стал спать в синем свитере. <…>
Плох Миша Светлов. Может умереть со дня на день.
Говорят, Брежнев, когда ездил в Италию на похороны Тольятти, пытался уговорить не опубликовывать завещания, но с ним не согласились, а тогда и нам уже пришлось его напечатать. <…>
Дал Леве для журнала «Разговор о Данте» Мандельштама. Впрочем, сомневаюсь, что напечатают.
Думаю об Эмме с нежностью: ее письма милы. Она прелесть!
Эти дни снова расшифровывал свои старые дневники. Читал матерьялы о Кине. Просматривал кое-какие наброски.
Слуцкий советует писать о лагере: по его словам, он слышал много рассказов, а таких, как мои, не слышал.
Боря — один из новых друзей последних лет, тех лет, когда я отошел от старой компании. Думаю, что тут я не в убытке.
28 сент. Умер Миша Светлов. Послезавтра похороны.
Он долго и тяжело болел, с обманчивыми улучшениями и неоправдавшимися надеждами.
Письмо от Э. на этот раз (сглазил!) капризное и нервное. <…>
<…> поехал в Литфонд подавать заявление насчет Комарово. Там встретил Штока[129]. <…> Ругал Арбузова, Розова, Штейна и всех. Мне с ним было неловко.
29 сент. <…> Прочитал забавный, талантливый и странный сценарий Володина в № 9 «Иск[усство] кино»[130]. Нечто вроде аллегорической автобиографии. <…>
Не понравился мне вчера Шток. Фальшивый, себе на уме, неискренний. С первых же слов сказал почему-то, что у него нет денег. Наверно, чтобы я не просил взаймы. Арбузова ненавидит исступленно.
Нет, мои новые друзья лучше старых. То есть таких, какими они стали в результате эволюции.
Шток даже утверждал, что Арбузов и Розов неталантливы. <…>
30 сент. Похороны Миши Светлова.
Гроб стоит в холле, в новом здании. Народу очень много: густая толпа. Масса венков (в том числе и от театров). Главная черта — неподдельная и всеобщая искренность горя. Его любили почти все литературные партии и ранги. Я стою в почетном карауле с Антокольским[131], В. Инбер и еще кем-то. Стою у ног и прямо передо мной его исхудалое лицо с каким-то черными точками на лбу. В ногах густая куча желтых кленовых листьев. <…>
Дважды меня прошибали слезы, которых не мог удержать. Миша… <…>
Почему-то вспомнил другую осень (немного более раннюю) — осень 1954 года, когда я вернулся из лагеря и в вихре первых встреч со старыми друзьями вдруг услышал, что Миша Светлов мне передает через кого-то: Скажите этому Жану Вальжану, что я хочу его видеть… И в один из вечеров, когда я пошел впервые после многих лет к Оттенам, а туда пришли Плучек[132] с Зиной[133] и шел светский бонтонный разговор, я не вытерпел и под предлогом, что мне пора возвращаться на дачу, удрал и пошел по соседней лестнице к Мише, жившему тогда в том же доме. Он обрадовался, Радам[134] принесла водки и мы просидели пол-ночи.
Я его хорошо знал года с 35-го, но особенно мы подружились в 46–48 годах, как раз перед моим арестом. <…>
Он умирал, как говорят, мужественно и ясно. Почти до конца сочинял стихи, думал о стихах.
И жизнь он сумел прожить в наш суровый век регламентаций свободно и беспечно, создав вокруг себя удивительную полу-богемную атмосферу. Его упрекали за этот образ жизни, но не он ли позволил ему до конца сохранить свой лирический дар, свой особенный, ни на кого не похожий голос?
4 окт. Живу в Октябрьской гостинице. <…>
В БДТ вывесили распределение ролей в «Трех сестрах» — Эмма — Ирина. Она рада. У нее еще хорошие пробы в Крупской. Встретились мы хорошо, потом опять началось странное… <…>
По словам Бори Сл[уцкого], 30-го И. Г. должен быть где-то «наверху» для решения вопроса о печатании 4-й части мемуаров. Будто бы Закс[135] и Дементьев[136] сделали сами какие-то сокращения и предложили их ЦК, чтобы тот утвердил их от своего имени, а И. Г. об этом не знает. Так я и не выбрался к нему.
Перед отъездом пили водку у Левы с Рубашкиным, а потом они провожали меня. Ехал в купэ с критикессой Банк, автором книжечки об Бергольц[137] <…>
По словам Рубашкина издательство напечатало в ста экземплярах том П<астернака> и разослало его по инстанциям: в ЦК и т. д. Это строго засекречено пока.
Всего два дня я тут, а сердце уже щемит по Загорянке. Да, там всегда частичка моей души и лучшая м. б.
Я стал подумывать о книге эссеев: Платонов, Кин, Л. Рейснер,[138] Ю. Олеша, М. Светлов… <…>
[строка отточий]
Стихи Светлова читает Нина Никитина, в которую он был влюблен[139]. Но кто знает об этом кроме нее самой и меня? Ей было посвящено не одно его стихотворение и несколько экспромтов-шуток.
5 окт. На Ленфильме с пол-десятого утра до шести вечера.
Сначала смотрим с Зямой Гердтом[140] «Возвращенную музыку». Все именно так, как и ждал. Актеры невыносимы. Хорош только Любашевский[141]. Я взвинчиваюсь, но стараюсь себя сдержать, что мне почти удается. <…> Потом разговор с Головань[142] о «Зеленой карете». Она неглупа, но суха и чужда пониманию искусства. <…> Шатаясь от усталости, еду к Эмме. <…>
Почти ночью звонок Л. Я. Гинзбург. Она говорит, что в Лен-де сейчас Н. Л. Гурфинкель — составительница парижского сборника о Мейерхольде и переводчица моих эссеев, и зовет к себе в гости для знакомства с ней.
Это как нельзя более кстати — хоть немножко уйти от ленфильмовских дел.
9 окт. Вчера вечером с Эммой у Л. Я. Гинзбург. Знакомство с Л. Я. Гурфинкель, моей французской переводчицей, составительницей парижского сборника о Мейерхольде. Милая, симпатичная старая дама, участница Сопротивления, далекая от эмигрантских кругов. Еще были: ее сестра, тоже старушка, проф. М. Гуковский с женой и какая-то лингвистка.
Я пил водку с удовольствием. М. Гуковский (брат литературоведа Гуковского[143], умершего в тюрьме) злоязычен и говорлив.
11 окт. <…> Письмо от Н. Я. В ответ на мой отзыв о Бердяеве, пишет, что она «вся в его власти»… Настроена плохо, мысли о смерти. <…>
Приехав в Москву, узнал, что умер Генрих Нейгауз. Меня познакомил с ним на спектакле «Первая симфония»[144] в театре Лен. Комсомола К. Г. Паустовский. Я очень ценю его отличную книгу «Об искусстве фортепьянной игры», содержание которой куда шире заглавия.
По рассказу Левы, И. Г. Эренбург отверг поправки, сделанные редакцией «Нов. мира» и согласованные с ЦК. У него сидел Закс 5 часов и уехал ни с чем. Новомирцы сами хвалят И. Г. и считают, что он поступил правильно. <…>
Из Союза писателей исключен Оксман[145], будто бы за то что он передал за границу какие-то рукописи (в том числе воспоминания Е. М. Тагер о тюрьме и лагере)[146]. Он держался твердо и сказал, что не возражает против своего ареста, если по его делу будет открытый процесс, где он выскажется о свободе печати в СССР. Еще будто бы исключен Тарсис, напечатавший свой роман за границей[147]. <…>
12 окт. Космический корабль «Восход» с тремя космонавтами — Комаровым, Феоктистовым и Егоровым стартовал сегодня в 10 с чем-то часов. <…>
13 окт. Трое космонавтов на корабле «Восход» приземлились утром, сделав 16 витков вокруг планеты. Американское радио намекает на то, что спуск был преждевременным и вынужденным из-за порчи передатчика.
15 окт. <…> Будто бы Романов подал докладную записку о снятии Твардовского из «Нов. мира». <…>
Говорят о новом романе Соложеницына. Действие его происходит в закрытом городе, где живут зека и вольнонаемные. Видимо Твардовский будет пытаться его напечатать. <…>