Все еще не могу привыкнуть к мысли, что «Возвращ[енная] музыка» выйдет на экраны. Это может решить все мои матерьяльные проблемы.
20 нояб. Дочитал книгу о Лермонтове Э. Герштейн. Интересный матерьял, много свежего — и поверхностные, нелогичные выводы в духе дешевой агит-мелодрамы. И при всем этом — удивительное невнимание к характеру самого Лермонтова, удивительно слепое и банальное желание причесть его под обычную светлую личность.
22 нояб. <…> [в Комарове] На доске, где вывешен список живущих, появились новые имена и среди них: Н. Долинина, дочь умершего в тюрьме Г. Гуковского, сама способная публицистка, учительница. Но и с ней я не знаком.
24 нояб. <…> Сегодня сюда приехала Л. Я. Гинзбург на несколько дней. Гуляли днем вместе втроем по снежку. Ее книга уже печатается. <…>
Еще книжечка «Память» от воронежского поэта Анатолия Жигулева[162], бывшего лагерника. Стихи не сильные, но правдивые и искренние, о лагерной Колыме. Автор симпатичен. Он мальчишкой попал в лагеря и увез оттуда тбс [туберкулез]. <…>
Лидия Яковлевна согласна со мной в оценке книги Герштейн о Лермонтове. Она иронически называет ее «занимательным литературоведением».
Она познакомила меня с Л. К. Чуковской и Даром[163], и те зовут нас с ней пересесть за их стол в столовой. Я сказал Чук-ой, что читал ее «Софью»[164]. Она написала для Гослитиздата маленькую книжечку о «Былом и думах». <…>
Дар — маленький черный славный человек с трубкой, муж В. Пановой[165]. При встрече он пробормотал, что много обо мне слышал. Я слышал о нем только хорошее, не столько как о литераторе, как о, выражаясь словами Мандельштама, «домочадце литературы»: собирателе стихов, книголюбе и пр. Он мне сразу стал симпатичен, хотя мы с ним почти не сказали друг другу и несколько слов, кроме как при представлении и общем разговоре.
25 нояб. Сегодня днем неожиданно приехал Лева Л[евицкий]. На попутной машине с Рубашкиным и Эткинд[о]м[166].
Он был недолго и уехал с ними же, увезя по рассеянности ключ от моей комнаты.
Особых новостей в Москве нет. <…> Он в редакции долго разговаривал с Соложеницыным: тот прочитал недавно «Доктора Живаго» и он ему очень не понравился. <…>
В А. Ваксберге[167] есть штоковское. Только он гибче, но и скользче. <…>
27 нояб. <…>
Л. К. Чуковская дала мне прочесть свою вторую повесть (первую «Софью» о 37-м годе я читал как-то в Тарусе). Это уже о другой темной эпохе — о 49-м годе. Интересно, но написано небрежно. Впрочем, дело не в этом. Но все очень правдиво и страшно. Называется «Спуск под воду»[168].
28 нояб. Мы уже гулять ходим вместе всем нашим столом (Л. Я. Гинзбург, Л. К. Чуковская, Д. Я. Дар, М. Панич[169], А. Ваксберг). Рассказ В. о завещании Бухарина — 2 странички на машинке, обращено к «будущим членам ЦК», пророчество что Сталин сам погибнет от пущенной им адской машины, которую он сам не может остановить (не сбывшееся). Рассказ о сыне Бухарина, случайно открывшем, кто был его отец (вырос в детдоме), физически на него похожем, хлопочущем о возвращении фамилии… Острые, законченные как миниатюры рассказы Л. Я. Рассказ Л. К. о конце Марины Цветаевой, не совпадающий с известными мне многими деталями. Надо проверить. Она встречала ее в Чистополе перед ее отъездом в Елабугу[170]. <…>
Вчера в «Лит. России» впервые напечатано знаменитое в тридцатых годах, считавшееся крамольным стихотворение Бориса Корнилова «Елка».
Рассказ Дара, как рыдал Вишневский, когда Панова не согласилась на какое-то его предложение об изменениях в «Спутниках», когда они впервые печатались в «Знамени». У этого кронштадца были нервы гимназистки[171]. <…>
Время от времени подчитываю дневники и переписку Блока и все удивляюсь: какой верный у него был исторический инстинкт, как он угадывал и чувствовал мускульные силы истории, главное в эпохе.
Удивительная сила интеллекта, ясность формулировок. <…>
Скоро выйдет дополнительный том «Собрания» — записные книжки Блока. Жду его с нетерпением.
29 нояб. <…> В ленинградской «Кино — неделе» напечатана заметка об окончании работы над фильмом «Возвращенная музыка».
[вклеена заметка под рубрикой «Сегодня на „Ленфильме”»]
Сюжет фильма навеян историей создания Первой симфонии Сергея Рахманинова, партитура которой была уничтожена автором после первого неудачного исполнения и восстановлена советскими музыкантами уже после смерти композитора.
Герои фильма — композитор Сергей Корнилов, его ученик Гуров, дирижер Игорь Самборский и молодой музыковед Марина Габриеэлян.
Марина, работая над диссертацией о Корнилове, решает вернуть к жизни симфонию, написанную им около полувека назад. <…> [далее продолжение дневника АКГ]
Не чувствую никакого желания посмотреть готовый фильм и буду этого избегать. <…>
Иногда скучаю по своей «Риге 10» [имеется в виду радиоприемник, который остался в Загорянке] С ней я знал все, что происходит в мире.
2 дек. Утром уехали Л. Я. Гинзбург и Л. К. Чуковская.
<…> Л. К. давала мне читать стенограмму судебных заседаний по делу Бродского.
Это документ, который будто бы был напечатан за границей, прочтен Хрущевым и за распространение которого хотели притянуть Ф. Вигдорову[172]. Сейчас в Ленинграде работает юридическая комиссия по проверке этого дела от всес. прокуратуры. Видимо, Бродского отпустят с принуд[ительных] работ, где он болеет[173].
Еще брал читать (глазами) у Л. Я. ее отрывки «Пока не требует поэта» и «Сатира и анализ»[174]. Это черезвычайно умно и тонко.
Хорошие отношения наладились с Д. Я. Даром.
3 дек. Вчера с 8 часов вечера до начала первого просидел с Д. Я. Даром у него в комнате. Говорили о многом: о Пастернаке, Мейерхольде, стихах. Сошлись во мнениях о «Докторе Живаго». По словам Левы, сходного со мной мнения об этой книге придерживается и Соложеницын[175]. <…>
Надо записать замечательные рассказы Л. Я. и Л. К. о графе Зубове, создателе Института истории искусств и об литературоведе Н. Анциферове, истории с найденными в Лондоне письмами Н. А. Герцен и его смертью[176].
4 дек. Вчера я дал Дару прочесть рукопись своих «Встреч с Пастернаком». Он сказал, что задержит ее на несколько дней, так как у него сейчас много работы, но уже утром стал меня благодарить и хвалить, сказав, что прочел 110 страниц ночью залпом.
<…> Наговорил он мне множество самых лестных слов. Он считает, что пройдет не очень много времени и рукопись эта будет напечатана. Не знаю.
5 дек. [Оттен советует АКГ самому ставить «Зеленую карету»]
Вот уж чего мне не хочется. Я тускнею и вяну, как только попадаю на Ленфильм, и уже через пять минут начинаю придумывать предлог, чтобы скорее оттуда уйти.
В «Кино-неделе» вчера напечатана такая заметка: [вклеена заметка под рубрикой «Заглянем в сценарный портфель „Ленфильма”»] «…перенести на экран трогательную историю отношений молодого Некрасова и талантливой петербургской актрисы Асенковой. Фильм, задуманный как мелодрама в высоком смысле этого слова, будет называться „Зеленая карета”». [далее продолжение подневной записи АКГ]
Это первая заметочка в прессе о моем сценарии.
Почему он назван «мелодрамой» — неизвестно.
Прогулки и разговоры с Даром.
8 дек. <…> Эмму утвердили на роль Крупской.
11 дек. Тепло, тает, гололед, низкое давление.
Плохое самочувствие, болит голова, бессонница.
Вечером сижу у Дара в комнате. Пьем заваренный им крепчайший чай, курим трубки и разговариваем часа 3 подряд обо всем на свете. Его рассказы о ленингр. писателях. Бергольц трагически, безостановочно пьет, опустилась, у нее психоз сексуальный, по его мнению, она задним числом пишет свои как бы «тюремные стихи». Он считает, что это неправда, что она начала пить после тюрьмы и гибели ребенка. Она пила с юности, с брака с Корниловым. Тогда все вокруг пили. Дав[ид] Як[овлевич] был членом кружка «Смена», где все они начинали, и тоже пил. Корнилов был раздут, он не[к]ультурен, темен, явно стилизовал себя под Есенина и пить начал для этого, а потом втянулся. Подвальный кабачок на углу Невского и канала Грибоедова наискосок от Дома книги, где всегда сидел Корнилов с собутыльниками. <…>