Сижу без денег, почти ничего не ем (чай и хлеб) и не езжу на Кузнецовскую. Эммы тоже не видно.
28 марта. Никуда не выхожу, только за хлебом и чаем. Целый день ломаю голову над поправками к кассил [евскому] сценарию, результат плоховат.
В голову лезет много мыслей, но все не о том. Даже рассказ придумал про одного актера, знаменитого в годы сталинского культа, живущего с обидой на то, что забыли. Он играл волевых, положительных героев той эпохи. И вот его приглашают играть злодея той эпохи, тоже волевого, и выясняется, что он должен играть все тот же образ. Но — опять успех, встречи со зрителем и т. п. Короче — история одной […].
29 марта <…> Смотрю в кино «Перед судом истории» — фильм Эрмлера с Шульгиным. Он интересен, но конечно морально и психологически в нем победитель старик Шульгин, а не его молодой оппонент. За Шульгиным мудрость истории <…>. Как не подсказали режиссеру, что грубо неприятен самодовольством и бурбонистостью старый большевик Петров, тоже играющий роль «победителя»[107]. <…>[108]
Прочитал недурную книжечку Л. К. Чуковской о «Былом и думах». Надо бы написать ей письмо[109].
30 марта <…> Сырой, пасмурный день. После дневного спектакля приезжает Эмма с пирожками с капустой. Сегодня день моего рождения.
31 марта. <…> Сломалась на «Эрике» буква «к» и продолжаю на новой Эрике…
Ездил обедать на Кузнецовскую. Письма от Н. Я. <…> и от Левы <…>
Видел Генн. Моис.[110] Говорит, что он взял мои книги в библиотеке Н. Д. Волкова[111], которую он разбирал. Тот их зачитал у меня еще в 48-м году.
1 апр. <…> Днем у меня прошлогодний мастер по ремонту машинок Лев Маркович. Он знает многих ленинградских писателей и здраво судит о них. Починил в моей старой Эрике сломавшийся вчера рычажек буквы «к» и почистил[112].
<…> На съезде выступал Шолохов, будто бы обрушившийся на молодое поколение литературы. <…>
2 апр. <…> Прочитал в газетах речь Шолохова. Сквозь его обычную ораторскую клоунаду сквозит подлинка [113]: он бичует не только героев недавнего процесса, но и тех, кто предлагал взять их «на поруки» (по слухам, это 40 человек молодых писателей).[114] <…> О «культе личности» никто больше не говорит. Зато о «преодолении субъективизма» — почти все. Нетрудно угадать, что это псевдоним Хрущева.
Неожиданное письмо от Ю. Короткова[115]. Сообщает, что в план серии ЖЗЛ включена книга о Мейерхольде: автор — я. Просит сообщить согласие для высылки договора. Размер — 15 листов. Без аванса (ввиду моей задолженности). Нужно сдать рукопись к марту 1967 года. И тема, и автор согласованы во всех инстанциях. Я телеграфирую согласие.
7 апр. <…> Лева статью о книге Лебедева не сдал еще и находится в миноре. Люся получила однокомнатную квартиру и теперь ему предстоит производить обмен и окончательно съезжаться с ней, что видимо его все-таки пугает, ибо в каждом из нас живет Подколесин [116].
8 апр. <…> Прочитал сценарий Гребнева и Хуциева «Июльский дождь» в «Искусстве кино»[117]. Очень современное соединение пижонства, смутного недовольства всем на свете, искренности и позы, и не без таланта. Так пишет и модный Радзинский[118]. В чем-то это симпатично, в чем-то раздражает. И, видимо, вполне интернационально: на этом же замешан был и фильм Карне [119], но там было резче, грубее и правдивее по краскам. А здесь голубовато и неопределенно.
9 апр. 1966. <…> Слух о снятии Твардовского и т. п.[120] Прочитал текст письма о «поруках» — 40 человек — лучшая часть московских писателей, от И. Г. [Эренбурга] и Каверина и Славина, и очень много знакомцев. Почему-то нет Балтера и Слуцкого и Коржавина. Но список характерный. Документ этот, бесполезный практически, — исторически — веха. <…>
10 апр. <…> Утром лежит выпавший снежок. Сегодня Пасха.
Под вечер звоню Эмме и еду к ней — первым после ссоры. Она все еще в смятеньи, в колебаниях. У меня другой характер и я так не могу[121].
11 апр. 1966. <…> Следовало бы записать подробности любопытной истории ссоры хозяйки Марьи Ивановны Панна с любовником ее дочери художником Сашей <…>[122].
13 апр. <…> Утром у Фрида. Я не соглашаюсь с текстовыми поправками, придуманными им и Жежеленко [123]. Постепенно все становится плоскостнее, примитивнее, беднее. Пора, наконец, остановиться. И так уже все упрощено до предела.
Вчера взял билеты на «Сольвейг», обедал на Кузнецовской. Эмма держится так, словно я в чем-то виноват, но она решила не объясняться. Женские штучки[124].
15 апр. <…> Просмотрел, правда довольно бегло, «Воспоминания» Р. Роллана[125]. Малоинтересно! Вот уж кто устарел!
На стр. 168 говорится, что драму «Волки» Р. Роллан написал в 1893 году за 15 дней, а на стр. 486, что она написана менее чем за 6 дней, в 1898 году. Что это — склероз автора или небрежность перевода и редактуры?
16 апр. Вчера после «Трех сестер» в машине ночью Э[мма] сказала, что согласилась ехать в поездку и остаться в театре за обещанную квартиру. Я сначала сержусь и волнуюсь, потом беру себя в руки. Ночует у меня. Странное утро.
Это многое меняет в моих планах, но не хочу все перерешать сгоряча. Надо остыть и подумать[126]. <…>
Лева сообщает мне, что В. П. Некрасов[127] прочитал где-то мои «Воспоминания о П.» и «от них в восторге» <…>
18 апр. В Лен-де ходит слух, что вместо Твардовского уже назначен К. Симонов. Это мне сказал Д. Я. [Дар] по телефону.
Письмо от Л. К. Чуковской в ответ на мое о ее книжке.
19 апр. В. Некрасов еще сказал Леве, что он очень хотел бы иметь у себя рукопись «Встреч с П.», потому что это книга, которую надо перечитывать. <…> [АКГ перечисляет 30 фамилий тех, кто высоко оценил его воспоминания о Пастернаке, среди них — и Шаламова.]
Писал я эту работу осенью 1963 года вперемежку со статьей для «Нов. мира» о Платонове в Загорянке. Так что это время — осень 1963 г. следует считать началом моей работы в области литературной критики и эссеистики. Правда, этому предшествовали главы книги о Мейерхольде.
Работаю над статьей об Олеше. <…>
21 апр. <…> Под вечер приходит неожиданно Рубашкин[128]. Он уже знает о новых ленинских премиях: писателям — никому, Райкин и Козловский не получили, получили два киноактера и два художника и еще кто-то. Это удар для Ю. П. Германа[129], который был уверен в получении. <…>
22 апр.[130] Да, ленинские премии по литературе не присуждены никому. Это не останется без влияния на характер разных руководящих речей на предполагающемся осенью съезде <…>. Уже невозможно будет говорить о «новом подъеме» и т. п. И в общем — это полезно и, пожалуй, справедливо. <…>, но в целом год был серый, а дать премию Ю. П. Герману — значит назвать искусством ту читабельную беллетристику, которую он так обильно сочиняет. Обиднее, что не дали премию А. Райкину — уж он-то ее заслужил.
Опять не спалось ночью, вдруг придумал сделать в статье эпиграфом строки Ахматовой о портретах, которые изменяются после смерти человека. Вскочил, сел за машинку, но вдруг решил ввести это прямо в текст начала статьи[131]. И снова долго не мог уснуть.
Все еще «крутятся шарики», как говорит Эмма.
Сегодня сяду переписывать набело.
24 апр. <…> Днем в Ленфильме у Киселева. Опять этот горе-сценарий. Кассиль прислал бог знает что и снова просят меня[132].
Потом у меня Эмма. Она получила письмо от Н. Я. с тревожными вопросами обо мне: — Что случилось с А. К.? Не понимаю. Может быть, опять какой-то московский психоз: у кого-то был обыск и все решают, что что-то возвращается?
25 апр. <…> Все хорошо, но нет денег. Т. е. не все хорошо, но все может быть хорошо, но деньги. Деньги…[133]
28 апр. [со слов Л. Левицкого, в разговоре по телефону] Виль Липатов[134], которого я терпеть не мог и спорил о нем с новомирцами, выступил на пленуме РСФСР с доносной речью о том, что его в «Новом мире» толкали на путь «очернительства». А. И. Стаднюк [135] прочитал список писателей будто бы морально убиенных «Новым миром» — от С[о] фронова до Долматовского. Статью о книге Лебедева он [Левицкий] сдал, она понравилась, но он сомневается: пойдет ли.