5 нояб. <…> Лева в прошлый раз был очень мрачен и говорил, что хочет удавиться от безденежья. <…> Он умный и хороший малый, но безволен, податлив кружковым вкусам и не умеет иногда взять себя за шиворот и потрясти.
Все это не беда, но меня иногда сердят его безапелляционность и апломб. <…>
7 нояб. Пишу это в Л-де. Приехал вчера.
Третьего дня до поезда у Гариных. Хесе нравится мое предложение об экранизации цикла железнодорожных рассказов Платонова. Эраст Павлович это не прочитал: у него ухудшение с глазом. <…>
9 нояб. <…> Вчера днем у Дара и В. Пановой. <…> Гинзбург-Аксенова о трудных отношениях с сыном: он под влиянием жены, которая не захотела прописать ее на их площади. <…> Почти не общаются. Как она хлопотала о прописке в ЦК[80] и разговаривала с Черноуцаном [81]. <…>
Вечером у Л. Я. Гинзбург, которая в разгаре работы над предисловием к Мандельштаму. Часа 4 разговариваем о Мандельштаме и злобах дня.
13 нояб. <…> 16-го в ССП в секции прозы обсуждение повести Сол — на «Раковый корпус». Говорят, пускать будут по особым приглашениям. Но мне, если и хотелось бы пойти, то только из любопытства свидетеля истории, а не из сочувствия автору. Повесть эта мне не понравилась во многом. М. б. из-за преувеличенных восторгов ее поклонников. Т. е. ожидал большего.
Много разговоров о готовящемся съезде писателей. Ждут избрания председателем ССП Шолохова, что конечно очень плохо, ибо его авторитет покроет банду Алексеевых. Думают, что он может выступить против «Нов. м ира». Так или иначе — снова, в который раз, судьба журнала на волоске.
<…> Все вокруг сложно и противоречиво, м. б. потому что мы привыкли к самодержавию и единой, хотя и злой воле, а теперь факты жизни управляются конгломератом разных воль и тенденций. Запрещение «Военных дневников» Симонова и выход дополнительного третьего тома мемуаров Эренбурга, травля Твардовского как редактора «Нового мира» и разговор Черноусана с Аксеновой-Гинзбург, — раньше так не бывало. Шла одна полоса, черная, потом шла серая и все окрашивалось в одно. А сейчас политическая чересполосица.
Вчера заходил к Храбровицкому. Несмотря на его либеральные убеждения, есть в нем что-то противное. Он рассказал, что третьего дня он был свидетелем на свадьбе у Н. Гусева (секретаря Толстого). Гусеву 84 года, его невесте 45, она подруга его умершей жены. Невероятно!
[АКГ разбирает бумаги, чтобы взять с собой для работы, собирается скоро ехать отдыхать в Комарово.]
17 нояб. <…> Вчера в ССП было обсуждение «Раковой палаты» С-на, прошедшее триумфально для автора. Хорошо говорили: Каверин, похоронивший на прошлой неделе брата, известного врача-ученого Зильбера, Борщаговский, Карякин, Бакланов и другие. Оппонировала слабо Зоя Кедрина, которую обхамил Сарнов, впрочем, как все говорят, выступавший неудачно. Солженицын был растроган и благодарил[82].
Вечером еду попрощаться к Н. Я. Оказывается, она сама едет в воскресенье в Л-д. У нее Хазины (Евг. Як. и Е л. Мих.). Последняя рассказывает, как меня любят в доме Эренбургов. Н. Я. поссорилась с Варей Шкловской[83] и Колей Панченко[84] почему-то и настроена непримиримо.
20 нояб. Комарово. Тот же этаж, тот же коридор, та же лиственница за окном у изгороди сада. <…>
22 нояб. <…> Над. Як-на в Лен-де, остановилась у Максимовых. Я чувствую себя неважно из-за поясницы, но все же был на высоте. Проводил ее в слякоть на станцию.
30 нояб. Чуть подморозило. Ночью прочитал первую часть романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Разочарован. Ждал большего и другого. Кроме хорошо написанной вставной новеллы о Пилате, книга эта снова та «дьяволиада», с которой Булгаков начал свой литературный путь, условная и как бы многозначительная фантасмагория со смещением планов, произволом в монтаже разнообразных сцен, лишенная глубокой мысли и истинной веселости. Я читал это со скукой и усилием. Нет уж, лучше любой ползучий реализм: в нем хоть есть крохи правды, а где правда, там и мысль. А тут многозначительная претенциозная жестикуляция: вещь лишенная своего внутреннего закона, расширяющая как бы возможности прозы, но примерно так же, как расширяет возможности шахмат стоклеточная доска: искусство при этом проигрывает. Конечно снобы будут ликовать, вернее делать вид, что ликуют, но это тупиковый путь в искусстве: нечто претенциозно-старомодное[85].
4 дек. [Здесь у АКГ отчет за пропущенные в дневнике всего лишь два дня, о том как он ездил в Москву из Комарово.] Рано утром вернулся в Ленинград и уже в 8 ч. был в Комарово. Плохо спал в поезде.
<…> [о разговорах в ЦДЛ] Оказывается, недавно в «Нью-Йорк Таймс» была какая-то статья о процессе Син. и Дан. И напечатано пресловутое письмо 65-и в их защиту. Невероятный рассказ о том, что знаменитый Алик Гинзбург составил «Белую книгу» о процессе и распространяет ее, причем 1-й экз — р послан Семичастному[86]. Думаю, все же, что это выдумка. Там же краткий разговор с Окуджавой. <…>
Вчера у Н. П. Смирнова <…>
Жалко, <…> не было времени ни на Гариных, ни на Н. Я., ни на Бор. Нат., ни на Загорянку.
2-го «Нем. волна» передавала текст письма Л. К. Чуковской Шолохову. <…>
В «Нов. м ире» все улеглось пока после дружеской (как говорят) беседы Твард. с Демичевым. Зато есть слухи о разногласиях в руководстве. Ш. и С. обвиняют Бр. в недооценке китайской опасности[87]. Говорят об арестах студентов за самоиздат.
5 дек. <…> Я придумал еще тему для Левы (в смысле ЖЗЛ) [ранее обсуждалась его работа «Трое Аксаковых»] — Карамзин. <…>
Вечером 2-го за столом, когда шел разговор о том о сем, я сказал что-то едкое о «Раковом корпусе», меня поддержал Сарнов и подвыпивший Лева яростно набросился на него, вступилась Слава, жена Сарнова, и очень смешно и зло показала, как Лева говорит, хвастаясь, что он «летописец» (он иногда по настроению пишет дневник, где видимо выговаривается). У Левы хватило ума промолчать на это: это было грубо и бестактно, но в сущности справедливо.
7 дек. <…> Знакомство с Екатериной Константиновной, вдовой погибшего в 37-м Бенедикта Лившица[88]. Она хорошо знает Надежду Яковлевну. К ней подходит высокий седой человек и она знакомит нас с Эммой с ним — оказывается, это брат О. Э. Мандельштама, с которым Н. Я. не поддерживает отношений. Борины[89] девицы вертятся вокруг и раздражают. Со мной предупредительно вежлив и даже любезен Рид Грачев[90], талантливый молодой прозаик-шизофреник. Д. Я. [Дар] рассказывает историю, как Марамзин [91] бил рожу (или бросал чернильный прибор) директору местного «Сов п ис.».
Прочитал, наконец, эту нашумевшую статью Солоухина «Письмо из Русского музея»[92]. Это смело до наглости, во многом верно (хотя не во всем), но главное — то, что это напечатано черным по белому. В кулуарах говорят и смелее, но этот тон от типографского станка был далек. За этим угадывается какая-то идейная сила с очень резким национальным отпечатком. М. б. это единственная идейная сила в стране, кроме традиционной, партийной и, пожалуй, при известном стечении обстоятельств может прийти ей на смену. Я этому по существу симпатизировать не могу, но радуюсь гласности, потому что это говорится вслух. В статье есть пассажи невероятные, выпады против Стасова и Горького, революцию он зовет «катаклизмом», а разрушение Храма Христа Спасителя в Москве «преступлением».