Утром еду в город, отвожу ей корзину цветов в театр, звоню директору о местах на завтрашний спектакль и заезжаю на Ленфильм. <…>
Вчера письма от Н. Я. и Левы[45]. <…> Н. Я. пишет про Евг. Эм-ча [Мандельштама], что он был у нее, плакал, и что он наверно сумасшедший. Пишет, что очень устала.
Разговор с Л. Я. о ее работе. Одно из моих замечаний она определила как ценнейшее. Вечером вчера сидел у Н. Я. Берковского[46]. «Мемуарные» разговоры. <…>
Эльга Львовна[47] говорила, что Л. Я. восхваляла ей мои «Слова, слова, слова» и что мой «самооговор» — это формула для истории интеллигенции в России[48]. <…>
Вечером работаю. Потом недолго у Эльги Львовны с Л. Я., Костелянецом и некоей Светланой, женой Феликса Кузнецова[49] (судя по разговору, более «прогрессивной», чем даже он сам). Она рассказывает, что в ресторане ЦДЛ был скандал на днях: Солоухин[50] в компании сказал, что ему хочется рыдать, когда он вспоминает, как позорно расстреляли в Крыму сдавшихся белых офицеров во время гражданской войны. Кто то ответил, что — правильно сделали, что расстреляли. Солоухин бросил в него бокалом и даже последовало нечто вроде драки.
Рудницкий[51] прислал две пахучих цитаты: из дневника Теляковского[52] об антисемитизме Савиной[53] и речь Пуришкевича[54] в Гос. Думе, тоже антисемитскую с упоминанием имени Мейерхольда. Сегодня у него обсуждение рукописи в секции.
5 февр. Ночевал у Эммы после «Идиота». Приехал рано утром, еще затемно.
Эмма играет хорошо, кое-где чуть пережимает и через несколько спектаклей будет играть великолепно.
Смоктуновский играет удивительно. Конечно, это на много голов выше его Гамлета.
Колоссальный успех, 8 милиционеров у входа в театр, почти 20 минут оваций после окончания.
<…> [вставка — вклеена статья из газеты: «Фильм о русской актрисе» — про съемки «Зеленой кареты», об Асе Асенковой]
Эта заметка напечатана сегодня в «Смене», но она уже устарела: съемки уже закончены… <…>
В нынешней «Смене» беседа с гипнотизером Куни[55], подтверждающая косвенно рассказ Шаламова о букинисте[56].
7 фев. Фрид прислал мне номер многотиражки Ленфильма с статейкой о «Зеленой карете»[57]. Господи, как странно вспомнить, как я писал пьесу об Асенковой в лагерной больнице, как заставлял себя думать о ней в подвальной одиночке на Лубянке. И, вот…[58]
9 фев. <…> Вчера вечером у Берковских (при Анне Бор. Никритиной) рассказываю о гибели Мейерхольда. И сегодня днем у них. Приехал с ужасной головной болью. Они меня лечат. Вечером Л. Я. рассказывает, как ее в декабре 52 года таскали, заставляя оговорить Эйхенбаума[59]. Это было, когда планировалось несколько параллельных дел в разных областях. Может быть, этому помешала только смерть Сталина. Встречи происходили в номере Октябрьской гостиницы. Неблаговидная и подозрительная роль Эльсберга[60]. <…>
Странное и тревожное письмо от Надежды Яковлевны. «У меня нет сил жить, нет сил писать, нет сил думать и дышать… Откуда же взять оптимизма, чтобы написать Вам письмо. Но получать письма я люблю. Н. М. Не забывайте меня и пишите. 5 февраля».
Как ей помочь?
10 фев. <…> Киселева кладут в больницу. Белокровие и частичный паралич правой стороны[61].
15 фев. [этот и следующий листы в сшитой машинописи дневника явно переставлены местами] <…>
Н. Я. Берковский привез из города «Лит. газету» с дискуссией вокруг статьи М. Лифшица[62]. Ее прочитала Л. Я. Гинзбург и дала мне. Сейчас буду читать. Библиотекарь дал мне № 1 «Москвы» с окончанием романа «Мастер и Маргарита». <…>
12 фев. Сегодня была Эмма и уехала. Обычные объяснения. Потом — вроде ничего… Не хочется об этом думать. <…>
Страннейшее письмо от Н. Я. с рассказом (длинным) о каких-то изменах ее с Татлиным и О. Э. с Ольгой Ваксель в 25–27 гг. и просьбой найти сына О. Ваксель и попросить у нее[63] дневник матери. Будто бы там может быть какая-то «клевета» и пр.[64]
Я человек любопытный и могу этим заняться, но зачем это Н. Я.? И еще просит разыскать некоего доктора Гревса и узнать о смерти О. Э. <…>
Очень тепло.
Хочется ранней весны и жить в Загорянке одному. И работать целыми днями.
16 фев. <…> Письмо от Рудницкого. <…> Любопытная новость: в № 1 «Литер. Грузии» за этот год опубликовано 60 стихотворений Мандельштама и статья о нем на 2 листа Маргелашвили[65]. Сказал об этом Лидии Яковлевне — она очень удивилась. Костя переезжает на Аэропортовскую. <…>
17 фев. <…> Вечером звоню Эмме. Она сообщает, что получает квартиру на Дачном[66]. Взволнована.
19 фев. [АКГ в Комарове] Вчера письма от Левы и Шаламова. <…>
Шаламов пишет: «у меня просто руки опускаются, когда видишь, что все наиболее выстраданное, наиболее проверенное подвергается сомнению из-за того, что люди просто не хотят подумать серьезно о многом, начиная с фармакологии букиниста и кончая блатным миром[67]. Никто не хочет знать, что все гораздо серьезней, страшнее»… Это в связи с маниловскими рассуждениями Шарова[68] о том, что он де неверно описывает мир рецидива, который не столь плох.
Вечером вчера долго сидим с Л. Я. и говорим о Тынянове[69] и Эйхенбауме. Ее интереснейшие воспоминания. <…>
Сегодня в «Известиях» полемические заметки Грибачева[70] о той же статье Шарова и, увы, убедительные…
Днем приезжает Эмма с Толей [сыном]. Она скоро уезжает, а он остается до вечера. У нее ангина.
Она уже смотрела будущую квартиру на улице 3-го Интернационала в Дачном. Четвертый этаж. Две комнаты: 18 и 12 метров и большая кухня и нормальная ванна. 4 остановки на автобусе от конечной станции метро. <…>
Вечером уезжает отсюда Лидия Яковлевна. Мне будет нехватать общества этой умнейшей старухи. <…>
Письмо от Над. Яковл. Ей понравилось[71] то, что я написал ей о 19-м веке, как кульминации человеческой культуры нашей исторической фазы. Пишет, что у нее плохо с сердцем, но что она не может бросить курить.
Вечером с Гором сидим у Берковских, которые завтра тоже уезжают. Б. хорошо сказал: «снобизм это особая форма одичания». Но я почти ни с чем не согласен, что они говорят, т. е. высказывают: о романах Мережковского, о прозе Белого и т. п. Н. Я. капризно-парадоксален[72], Гор просто понимает литературу иначе, чем я. Говорим еще о Пушкине и Гоголе. Н. Я. замечает, что из моего этюда о Пастернаке очень хорошо видно, что я люблю и что не люблю.
Надежда Яковл. пишет в письме: «Вы написали чудное письмо про 19-й век. Да, это кульминация гуманизма. Но почему гуманизм провалился? В этом вся проблема».
24 фев. 1967. Последние дни несколько споров: с Пановой[73] о Мандельштаме, со Слонимским о Федине[74]. Оба чем-то задеты. Раскаиваюсь, бог с ними — пусть думают, как хотят…
25 фев. С утра в городе на Ленфильме. <…>
Приехав, нахожу здесь Татарского[75]. Он привез мне № 4 «Театр. жизни», где напечатан мой мемуарный очерк о А. Д. Попове[76]. Уже после подписания гранок что то сократили и негладко, но главное, все ужасно провинциально сверстано с картинками. Есть и неловкости в тексте. <…>
Хорошо бы где нибудь перепечатать очерк об А. Д. Попове, вернув все выброшенное и исправив мелочи.
27 фев. <…> Жена Слонимского перечитала «Встречи с П.» и хвалит их в самых высоких выражениях. Он тоже хочет перечитать.
А я, подумав, как то не очень верю уже в то, что «Москва» будет это печатать. <…>
Мне осталось здесь жить 6 дней. Ни разу еще не жил в Комарове так долго.
28 марта февраля 1968 [так!][77] ХХХ[78] целый день была Эмма и время прошло хорошо. Я повел ее к Слонимским и М. Л. дал такой великолепный, яркий, умный сеанс рассказов о Горьком, что она была в восторге, да <и> я услышал много нового.