В этот приезд я не побывал у него; все мысли были в другом. Звонил. Он был на даче, но его ждали[99].
29 марта <…> [АКГ на Ленфильме] <…> Будто бы в Москве запретили «Андрея Рублева»[100] и фильм о деревне «Ася Клячко», который хвалят за правдивость[101]. <…>
Скорей бы прошел это период сдачи и сесть за книгу. Когда выходила «Гус. баллада», я тоже стал волноваться только в самые последние дни, а при сдаче «Возвр. музыки» совсем не волновался, ибо, увы, сомнений не было — ясно понимал, что это дерьмо.
Вчера праздновали новоселье. <…>
[о тех, кто приходит к власти в «Новом мире» — В. Лакшине, И. Виноградове и А. Кондратовиче — как о «лифшинианцах»[102]; сетует, что его «Олешу» (то есть статью АКГ «Слова, слова, слова») они «не пускают к столу».]
30 марта 1967 г.
День моего рождения. Не любил никогда (кроме детства) его праздновать и плохо помню, как он проходил. [но запомнил этот день — в лагере на Мехреньге, в 1952-м, когда был там вместе с театром: ] Жили мы в бане, лежал снег. Меня пришли поздравлять наши женщины и я за всех поцеловал одну Милу Витковскую и потом до ночи как бы в шутку все время целовал ее. Она шутку поддержала и мы доцеловались до романа. В следующем году — уже было время великих надежд. Похоронили «мудрейшего» и все трепетало предчувствием больших перемен. Я тогда, изгнанный из театра тупым и спесивым полковником Мелькиным[103], заведовал вещевым складом на 37-м [км.], театр уехал в первые гастроли без меня, Мила уже была моей любовницей, но как раз в эту поездку скурвилась <…> Ко мне приходили обсуждать мировые проблемы и нашу судьбу Б. Н. Ляховский, профессор Казарин и доктор Белецкий[104]: я читал трехтомник Белинского и «Былое и думы». Через несколько дней объявили о прекращении дела врачей и лед тронулся. <…> Я легко перенес «измену» Милы, кажется, она больше сожалела об этом, чем я: Янка уже освободилась и начались быстрые, легкие романы с кем попало — чувственное безумие последнего лагерного года…<…>
Очень многое для меня зависит от успеха, или неуспеха фильма. <…>
1 апр. [он в Москве] С вокзала еду к Леве <…>
2 апр. <…> Рассказ об интервью Твардовского в Италии, где он обругал Е. Гинзбург и ее книгу и заявил, что Бабель неинтересный писатель. Похоже, он оплачивает счет за помилование журнала.
3 апр. [АКГ в гостях у Эренбурга, они говорят о Св. Аллилуевой] <…> Едим форель и пьем итальянский вермут.
4 апр. Утром репетирую резкости, которые решил высказать Суркову[105]. <…> И вдруг как то становится ясно, что за сутки неизвестно почему вся ситуация коренным образом изменилась в нашу пользу. <…>
Обсуждение происходит в комплиментарной атмосфере. <…>
Не записал о вчерашнем блядском поведении Блеймана[106], явившегося на просмотр, узнавшего от Суркова о его отношении к фильму и ушедшего посредине демонстрации фильма, чтобы не связывать себя участием в обсуждении.
Уж лучше бы он бранился. Ну, черт с ним!
5 апр. <…> В Загорянке на участке лежит снег, а вокруг на улице грязь. Беру у М. Н.[107] лопату и делаю дорожку к крыльцу с ее участка. Вдоль самого дома с южной стороны все таки чуть стаяло. Милый мой, грязный, темный дом. <…>
6 апр. Утром у Н. П. Смирнова. Беру книгу М. Слонима «3 любви Достоевского»[108]. Встреча с Машей Мейерхольд[109]. <…> У Э. П. Гарина вынули поврежденный глаз. Звоню Хесе Александровне[110] <…>.
Лева и Люся в разгаре обменных квартирных комбинаций[111] <…>.
1011 [исправлено: впечатано поверх]апреля 1967 г. <…> Третьего дня с Эммой у Л. Я. Гинзбург. Там же Эльга Львовна и Лена Шварц — все такой же странный и талантливый зверек[112]. Ее новые стихи о Джемсе Уатте — хорошие. Отличные новые стихи Саши Кушнера[113]: «Ван Гог» и др. Лидия Яковлевна читала нам замечательное окончание эссе о блокаде: о том, кто как ел — с удивительными наблюдениями и уходящими далеко ассоциативно размышлениями. Обещает мне прочитать свои дневники 20-х годов. <…>
Не записал о рассказе И. Г. [Эренбурга] о Михоэлсе[114] и его проэкте отдать после войны Крым евреям, который И. Г. справедливо называет «безумным». И еще кое-что о Светлане Аллил[уевой].
13 апр. <…> Л. Я. показывала, пока мы были у нее, возмутительное по пошлости стихотворение Галича о смерти Пастернака. Морду бы бить за такие вещи.
15 апреля. <…> К Эмме приехала из Новочеркасска бабушка, милая старушка, которая куда лучше всех остальных родичей. Что-то отдаленно общее есть в ней от мамы и сердце мое сжалось…
Днем на Ленфильме. <…>
Настроение неважное: нет денег и скучаю по Загорянке.
16 апреля. Сегодня в «Правде» на 6-й полосе под шапкой «Актеры и роли» напечатан кадр из «Зеленой кареты» (Театральный разъезд) <…> [над записью вырезка из газеты с фотографией и подписью: «Съемки широкоформатного цветного фильма «Зеленая карета» (сценарий А. Гладкова, режиссер Я. Фрид) продолжаются на студии Ленфильм»; внизу кадр из фильма]
19 апр. <…> Просмотр фильма перенесли: не успели напечатать исправленный экземпляр. Будет 25-го или 27-го. Узнав это, я решил ехать в Москву. <…>
20 апреля <…> Могу работать за машинкой по многу часов и не устаю, но похожу недолго по городу и устаю смертельно. Что это?
21 апреля. Еду в дневном поезде № 13, который идет от Ленинграда до Москвы 5 ч. 45 м. Удобное кресло у окна. Читаю роман Агаты Кристи и ем пирожки с капустой. Через 3 дня в Лен-де премьера моего фильма об Асенковой — воплощение многолетнего замысла. Напротив меня девушка, просматривает «Сов. экран», где напечатаны фото из фильма. За окном русская весенняя природа, милые сердцу пейзажи. Березы графичны, зелени еще нет. Земля покрыта желтоватой прошлогодней травой. Кое-где лежит снег.
Все хорошо, но… в кармане всего 20 рублей и никаких реальных надежд на гонорары в ближайшее время.
И знакомое чувство неуверенности и какого-то нескончаемого мальчишества, у которого ничего нет кроме надежд и ожиданий.
22 апр. 1967. С утра еду в ВУАП, потом в Лавку писателей, затем к Н. Я. К ней приходят Адмони[115] и Нат. Ив-на Столярова. Пьем чай и в две руки с Адмони читаем ее [Н.Я.Мандельштам] рукопись об Ахматовой, где уже 155 страниц машинописи.
Много интересного и умного, но ей мало быть мемуаристкой и она снова философствует, умозаключает, рассуждает о времени, об истории, о смене литературных школ, о стихах и даже о любви. А. А. у нее очень живая, но как-то мелковатая, позерская и явно уступающая автору мемуаров в уме и тонкости. Совершенно новая трактовка истории брака с Гумилевым: она его никогда не любила. Верное замечание, что тема А. А. — не тема «любви», а тема «отречения». Есть и случайное и ненужные мелочи. Хотя Н. Я. сказала, что она согласна с моими замечаниями, но мне почему-то кажется, что она чуть обиделась.
Потом приходят Варя Шкл[овская] и Коля Панченко[116], какой то художник, приятель В. М. Глинки, и некая Оля Андреева, «европеянка», но отнюдь не прекрасная[117].
Вернувшись к Леве, застаю у него Пала Фехера[118] и еще какого то венгра. <…> Сборник на венгерском языке, вышедший в Будапеште, где моя статья о А. Платонове, он мне привез, но не захватил из гостиницы.