14 авг. <…> Идущий от Мацкина[23] слух, что у Ильи Григорьевича инфаркт, но от него это скрывают. Он маниакально боится больницы.
15 авг. Через три часа еду, хотя на несколько дней, но с машинкой и кулем яблок и прочим.
16 авг. Вчера под вечер приехал на дневном, сидячем № 4 <…>
На труппе БДТ читали изделие Альшица[24]. Перед этим Эмма сказала Г. А. [Товстоногову][25] мое мнение о нем («стукач»). Он был обеспокоен, но его нравственный индифферентизм не заставил его сомневаться[,] прилично ли ставить имя этого человека на афишу БДТ. Хорошо еще, что Эмму не заняли. <…>
Она счастлива, что я приехал <…>
18 авг. <…> Просмотрел вышедшую здесь книжку А. Городницкого «Атланты» (Стихи)[26], автор вошел в славу как песенник под гитару и выше этого не поднялся. Это именно то, что, как говорят французы, — слишком глупое для того, чтобы быть сказанным, еще можно спеть. Все на грани пошлости, все приблизительно, чужие мысли, чужие словесные обороты. Зачем это печатать при таком бумажном голоде? Написать, что ли, об этом статейку?
19 авг. Сегодня в «Известиях» на 4-ой полосе под заголовком рубрики «Несколько часов одной жизни» большой очерк Татьяны Тэсс[27] «Не покину вовек» о трогательной судьбе провинциальной актрисы, игравшей во время войны где-то в Сибири с огромным успехом Шуру Азарову[: ] «Давали "Давным-давно” А. Гладкова: зал был полон. Шуру Азарову играла незнакомая мне актриса и была в этой роли очень хороша. Она сумела передать бесстрашие и прелесть своей героини, отлично пела и к тому же ей очень шел гусарский мундир. Когда опустился занавес, зрители долго аплодировали, вызывая актрису, и можно было понять, что публика ее любит»… прошли годы, и автор статьи случайно встретила в Доме Отдыха немолодую и чем-то знакомую женщину: «она обернулась и тут то я до пронзительности ясно увидела в ней озорную Шуру в красном гусарском мундире, какой эта женщина была двадцать с лишним лет назад»… И далее Тэсс рассказывает трогательнейшую и благороднейшую историю жизни и драматической любви этой женщины. Написан очерк (или рассказ) немножко сентиментально, но хорошо. Эмма, когда читала, ревела.
Я знал многих хороших исполнительниц Шуры, но не могу представить, кто это: наверно я ее не знаю.
Мне приятно не только, что я тут упоминаюсь в таком красивом контексте, но и также то, что актриса показана здесь не пошло, как обычно, а возвышенно.
Даже появилось искушение — написать Т. Тэсс и спросить, кто эта женщина.
20 авг. Уже хочется обратно в Загорянку. Что-то там в моем саду, в моем доме? Скучно без радио. Да и вообще я бирюк и люблю свою берлогу. <…>
Собрался, наконец, записать некоторые рассказы Стелы Самойловны Адельсон[28] о Б. Л. Пастернаке, что откладывал с весны, и чувствую, что уже что-то забыл, хотя м. б. и не главное, но все-таки существенное.
21 авг. Читаю № 7 «Нового мира». Он на этот раз довольно интересен. <…>
Самое интересное, все же это переписка профессоров А. Тойнби и Конрада об историческом процессе[29]. Есть замечательные формулировки. В последние годы я спорил не раз с разными людьми (и с Н. Я и с Левой и с другими) о том же самом, что Тойнби и Конрад называют «свободой исторического выбора». У нас шла речь о том[,] был ли предопределен (грубо говоря) «37-ой год» — «17-м годом», или годы «тридцатые» годами «двадцатыми». Я отстаивал точку зрения «свободы исторического выбора» в каждый данный момент жизни общества: мои оппоненты это отрицали. А это, если угодно, ключевая историко-философская проблема наших дней.
22 авг. Сегодня уезжаю и очень этому рад, хотя Эмма прелесть. Впрочем, утром мы почти поссорились, не по моей вине. Потом — прошло… <…>
В № 7 «Нового мира» непонятно зачем написанная повесть Грековой[30], которая могла быть закончена на любой странице и продолжена [на] любое количество страниц. Профессиональный уровень письма, но что, зачем, для чего? <…>
Читал еще письма Герцена к Гервегу и письма Н. А. Герцен к Гервегу. В жизни все было еще сложнее, чем в «Кружении сердца»[31][,] и разобраться в этом, написать об этом заманчиво. Надо подумать об этом. Комментаторы тома «Литер. наследства» едва коснулись самого интересного.
23 авг. Еду в мягком. Попутчиками оказываются Райкин с Ромой[32]. Очень теплый разговор. Он меня искал, чтобы заказать какой-то текст для себя, но не нашел. Рома очень хвалит Эмму. Милые люди!
24 авг. [в № 8 «Юности» напечатан очерк АКГ — «Романтики ("Комсомольская правда” 20-х годов)»]
26 авг. <…> Послал бандероль Жене Пастернаку (давно обещал подарить ему свои «Воспоминания») и журнал «Юность» Ц. И. Кин и Эмме.
29 авг. Сижу в Загорянке. Неважно мне, но работаю немного. <…>
Читаю свои дневники 35-го года. Интересно!
Бумаг накопилось столько, что иногда уже еле нахожу то, что мне нужно, хотя пытаюсь держать архив в относительном порядке.
30 авг. <…> Сегодня днем Бибиси передало, что в Москве начался процесс над тремя советскими писателями, обвиняемыми в издании нелегального журнала. Но так как я ни разу не видел ни одного нелегального журнала и о пресловутом «Фениксе»[33] слышал только из зарубежных источников, то не могу догадаться: кто это? Кто-нибудь вроде Алика Гинзбурга, которого тоже ни разу не видел, или ему подобных, и вряд ли это члены ССП.
[после строки отточий] Вечером Бибиси вносит уточнение: судят устроителей январской демонстрации против цензуры, или нового закона об антисоветской <литера>туре [слово напечатано поверх напечатанного ошибочно] у памятника Пушкину.
Три месяца назад говорили, что они выпущены до суда под расписку о невыезде и больше о них ничего не было слышно. <…>
А «Голос Ам[ерики]» называет несколько фамилий из числа которых должны быть трое подсудимых: Ал. Добровольский, Кущев, Долоннэ, некая Вера Ложкова, А. Гинзбург и еще кто-то[34]. Это основатели некого общества СМОГ (Слово. Мысль. Образ. Глубина.)[35].
1 сент. 2 часа 10 минут дня. Только что услышал по радио по Бибиси о том, что скончался Илья Григорьевич Эренбург. <…>
И. Г. занимал много места в нашей жизни и с ним связано многое и мне грустно, что я больше не услышу его рассказов о разном. Жалко и Любовь Михайловну[36]. Надо завтра с утра ехать в город, хотя раньше понедельника вряд ли могут быть похороны.
[после строки отточий] О процессе молодых передали, что он идет третий день и что двое тоже молодых людей хотели прорваться в зал и их увезла милиция. <…>
[в гостях у Гариных] Спор с Коварским[37] внешне джэнтльмэнский, но резкий о фильме «Великий гражданин» и второй серии «Ивана Грозного». Т. е. о лжи в искусстве и пр. Гарины поддерживают меня. Ков-ий вдруг говорит, что это «спор двух мировоззрений». Н. А. человек трусливый и приспособляющийся и его позиция характерна для умонастроений какой-то части вчера еще игравшей в левизну интеллигенции. Гарины рассказывают примерно то же о Н. Д.[38] (в связи с историей Светланы [Сталиной]). Ник[олай] Арк[адьевич] сейчас делает Мятлева[39] для большой серии Библиотеки поэта. Кстати, его друг Мика Блейман тоже проделывает подобную эволюцию, но тому хоть за это хорошо платят: он референт Романова[40]. <…>
Оказывается, эти два молодых человека были схвачены за то, что они рассказывали западным журналистам о суде над их товарищами. Подсудимым инкриминируется как будто только демонстрация 22 января. Главный — Буковский[41]. Другой — Кущев[42]. Кто третий неясно.
1 сент. (продолжение)[43]. <…>
Мне кажется, что я понимаю И. Г. и мог бы о нем написать. Тут надо говорить о трагедии компромисса. Он всю жизнь занимался политикой и, мне кажется, сам презирал ее. Но у него была своя внутренняя линия обороны, где он не уступил бы ни пяди: это любимая им поэзия, проза, живопись. И он готов был всячески маневрировать в политике, а оставался неизменным в своих вкусах и пристрастиях в искусстве. Не думаю, что у него остались нецензурные рукописи (кроме нескольких м. б. глав мемуаров): он всегда писал, чтобы печататься, и в годы, когда стала развиваться «вторая литература», это тоже его связывало и лимитировало его способность к откровенности. Я уже как-то вспоминал в связи с ним Иосифа Флавия: он бы вероятно оскорбился на эту параллель (он терпеть не мог Фейхтвангера), но от нее никуда не уйдешь.