В 2 часа ночи Бибиси передало, что советский спутник осуществил плавную посадку на планету Венеру. В 3 ч. 15 дня последовало подтверждающее это сообщение ТАСС.
Это достойно восхищения!
Как хотелось бы и всем остальным гордиться страной, которая является твоей родиной!
19 окт. Сегодня ночью уезжаю и пробуду в Ленинграде 4–5 дней. Вернувшись, буду форсировать окончание пьесы. <…>
Уже третий день снова сильно болит правый бок.
Опять меня будет бранить Эмма, что не лечусь. <…>
Днем ездил в город ненадолго. Необычайно тепло со мной почему то поздоровался Гриша Бакланов в ЦДЛ. Наверно, прочел что-нибудь мое, бродящее по городу (Пастернак, Олеша). Но вокруг были люди, шум, и он как-то значительно пожав руку, ничего не сказал. Отмечаю это потому, что он последние годы едва мне кивал (тоже неизвестно почему). <…>
23 окт. Вечером вчера у В. Ф. Пановой и Дара, потом захожу за Эммой к концу «Трех сестер».
Около часа разговаривал с В. Ф. Она сидела в капоте за столиком <…>. Говорит чуть затрудненно и лицо как-то искривлено после паралича, но я ожидал худшего. Отвечает вполне разумно.
24 окт. [АКГ возвратился в Москву, едет в Загорянку.] <…>
В городе узнаю, что в Москве фильм идет в 34 кинотеатрах со вчерашнего дня. <…>
Еду обедать в ЦДЛ. Там Балтер с сыном. Боря ушел из дома, но Галя пока не ушла и он собирается ехать в Тарусу жить там в доме Паустовского и работать. Сын на его стороне видимо. Боря при нем, не стесняясь, обсуждает свои дела и дает какие-то советы сыну в его любовных неурядицах. Неплохая сцена для комедии! <…>
Возвращаюсь в Загорянку. Как по колдовству начинает болеть правый бок, совсем не болевший в Ленинграде. Непонятно. Что за черт!
На даче в моей комнате плюс 11. <…> Сад весь облетел. Завтра придется топить.
25 окт. <…> Сегодня в «Литер. газете» цикл невероятно — скверных стихов А. Вознесенского «Зарев». В одном из них он отмежевывается от своих заграничных друзей. <…>
День хмурый, с дождиком. Топлю печку и температура в комнате поднимается до плюс 18. Болит бок.
28 окт. <…> Снова читал Булгакова. «Мастер и Маргарита» меня не увлекает. Вторично берусь за нее и не увлекаюсь. «Белая гвардия» лучше, но испорчена пильняковщиной, а «Театральный роман» — прелесть!
31-го — день рождения Над. Як-ны. Нужно поехать к ней.
29 окт. <…> Очень трудно пишется пьеса. Как-то неинтересно. Все заранее придуманное кажется банальным, а новое не придумывается. Впрочем, так у меня почти всегда. Вот «Зеленая карета» идет с успехом, а писалась со скукой и напряжением. Это мой большой личный недостаток — неумение работать по плану. Т. е. я конечно работаю, но с усилием и неохотой. И, если быть справедливым, многое из недурно написанного я писал со страшной скукой.
30 окт. <…> Я разболтался во второй половине лета и все не могу взять себя в руки. Причин на это хватало: безденежье и неясность с выпуском фильма, болел, впечатление [поверх зачеркнутого шариковой ручкой: «шок»] от романа Солженицина, нарушение всех бытовых планов из-за задержки тиражных и т. п. Трудно работать, находясь в неспокойном состоянии и изобретаю — у кого бы еще занять.
31 окт. Примирительное письмо от Левы. Нет, не хочется ему звонить. Надо бы отмолчаться, а я пишу ответ — полупримирительный. Зачем? Сам сразу жалею. Пусть живет, как ему угодно. Кажется, наши отношения исчерпаны. Его жизненный несерьез меня раздражает и никакие объяснения ничего не объяснят.
В городе был у Н. П. Смирнова, у Ц. И. Кин и у Н. Я. Мандельштам, которой сегодня 68 лет. Она мрачна: болен Евг. Як.[68] (спазмы) и пророчит, что в следующем году умрет. Впрочем рада шоколаду и шампанскому, которые я привез. У нее обычные гости: Шаламов, Варя Шкловская и Коля Панченко, Саша Морозов, Мелетинские, Юля и … (забыл имя и фамилию) и двое молодых: муж и жена, которых именно тоже забыл (да и знал ли?).
Разговоры, как и везде в литературных домах, о пакостной поэме Вознесенского. Уже ходит по рукам какое-то письмо к нему некоего лингвиста Ю. Левина, где его позорят весьма красноречиво. Поддонок Вознесенский это заслужил. Обычный спор о нем и Евтушенко. Разговоры о слухах, связанных с угрозами китайцев и перепугом обывателей, об арестах студентов, о том, что в промтоварных магазинах ничего нет, вопреки обещаниям изобилия под праздник.
Шаламову несколько месяцев назад вернули рукопись рассказов о воровском мире с обвинениями его в негуманном отношении к людям, из изд-ва «Советский писатель». Рец-ю писал Ю. Лаптев[69]. Он туманно слышал, что его рассказы вышли на англ. языке. За рубежом есть хорошие рецензии на его стихи: одна написана Г. Адамовичем[70]. В наших журналах рецензии маринуются. Коля Панченко уверяет, что есть список тех, кого не нужно печатать и о ком не надо писать, и он там тоже. Все может быть.
Любимову запретили репетиции «Пугачева» Есенина. Угрозы снятием. Спектакль был уже готов.
Свой «Зарев» Вознесенский привез ночью в редакцию «Лит. газеты» вместе с Барабашем[71] и срочно сняли какую-то статью, чтобы это дерьмо напечатать.
? окт. [sic! Но скорее всего, запись сделана — 1 ноября] Снова в городе. Беру билет на 6-ое в Лен-д. <…>
Общее настроение не праздничное: все напряжены и ждут дальнейшего зажима.
2 нояб. Прочитал «Конь рыжий» Романа Гуля[72]. Это автобиография, мемуары, но нет ничего о литературе. Первая война, Гражданская война, Дон, Киев, немецкий лагерь, другой немецкий лагерь в 1933 г., ферма на юге Франции. Да, еще детство, предреволюционная Пенза. Написано хорошо и более спокойно, чем его первые книги. Очень хорошо написана революция в армии — страшные картины. Он сейчас главный редактор нью-йоркского «Нового журнала». <…>
Моя пьеса мне окончательно разонравилась и я скис. Кажется, что нет действия, все вяло, скучно. <…>
На многих зданиях висят портреты 11 членов Политбюро. Рядом с Брежневым почему то Ленин, размером чуть побольше. Шелепин — предпоследний, в отличие от прошлых лет.
Я уже более полугода и даже больше не курю.
3 нояб. [уже дочитывая роман, по радио «Голос Америки» АКГ слушает интервью с Р. Гулем о пожертвовании С. Сталиной «Новому журналу» 5 тыс. долларов]
Перед этим интервью с Набоковым о переводе им самим его романа «Лолита» на русский язык. Он размышляет как всегда усложненно и даже витиевато о разности английского и русского языка, о своей книге и попутно критикует «Доктора Живаго»: «лирический доктор с мещанским языком и мышлением», а Лара — «чаровница из романа Чарской»…
У Романа Гуля твердая, очень русская, вовсе не старческая речь, хотя ему 70 или около того. Судя по книге, он пошел на фронт в 16-м году, а было ему тогда 18–19 лет — стало быть все 70.
Он дважды и по разному описал свою жизнь, но не литературную — это еще перед ним. Книга «Конь рыжий» рассказывает почти о том же, что и «Жизнь на Фукса», но на «Жизни на Фукса» заметно влияние эксцентрической прозы Шкловского: «Конь рыжий» ближе к бунинской манере, но не по-эпигонски, не подражательно.
Сейчас серое осеннее утро. Чуть туманно. Хочу ехать в город повидаться с Юрой Трифоновым и м. б. разыскать Лидию Леонидовну Пастернак[73]. <…>
[после строки отточий:]
Вечер. Приехал из города. Был у Юры Трифонова. Знакомство с Роем Медведевым. Он годами работает над книгой о Сталине, сделал несколько вариантов и все время ее расширяет и дополняет[74]. Он сам немного анемичен и даже фатоват, но это видимость: все его интересы в его книге. Дома у него один экземпляр: остальные у друзей.
По его словам, Солженицын недавно закончил новый большой роман «Архипелаг Гулаг» — о лагерях сталинской эры. Раньше он боялся распространения своих произведений в машинописи: сейчас сам этому способствует.