Рассказ Твардовского о Солж[еницыне] на секретарьяте: — Я знал его давно, но такого не ждал. Он заставил себя слушать литературных бонз и чиновников, затаив дыхание[75].
Должен был ехать к Лидии Леон[идовне] Пастернак, но почему-то так устал, что вернулся на дачу.
4 нояб. Вчера, когда мы сидели втроем у Юры: он, Рой Медведев и я, М[едведев]. сказал, что пока празднование проходит без поминовения имени Сталина. <…> В речи Брежнева, опубликованной сегодня, тоже нет имени Сталина. <…>
М. звонили из ЦПКК и просили дать для ознакомления его книгу. Он сказал, что даст ее только секретарю по идеологии, как давал в свое время Ильичеву[76].
Он знает о Сталине много, но не все и даже в чем-то меньше, чем я, м. б. На мои вопросы о платформе Сырцова-Ломинадзе ничего мне толком не ответил[77], так же как и о Рютинской платформе.
[рассказ о голосовании на съезде в 1934, когда Сталин прошел в ЦК только 19-м, и делегация во главе с Варейкисом предложила голосовать за него, а Киров отказался возглавить ЦК и потом все рассказал Сталину] но умолчал, кто с ним разговаривал, за что Сталин затаил на него зло. Как мне и рассказывал Вуль в тюрьме, Ежов действительно разбирал бюллетени и даже сличал отпечатки пальцев голосовавших и составил Сталину список тех, кто не голосовал за него. Это и было прелюдией 37-го года и событий, связанных с убийством Кирова). Невский был обвинен в отказе чистить Ленинскую библиотеку и архивы Истпарта[,] т. е. не подчинился приказу Сталина и потребовал партийного решения по этому вопросу[78].
История о том, как Снегов спасся от расстрела[79]. <…>
4 нояб. (продолжение). Юре кто-то дал 4 номера журнала «Шпигель» с восп[оминаниями] Светланы Сталиной. Мы с М.[80] не читаем по-немецки и смогли только рассмотреть фото. Журнал бойкий и читабельный. В одном из номеров рецензия на книги Гинзбург и Шаламова с их фото.
По словам Юры, награждение писателей орденами и самонаграждение партинструкторов воспринято иронически. Это настолько явно — неприличный список «послушных», что конфузно быть в нем.
Он как-то пил с Твардовским. Тот, пьяный, ему сказал, что вот иногда он ночью просыпается и думает, что уже больше нет сил терпеть все цензурные притеснения и издевательства и хочется послать все это по матери и уйти, но когда он вспоминает, как какие-нибудь провинциальные подписчики ждут очередную книжку журнала, он понимает, что его долг оставаться в редакции до конца: «Сам не уйду, меня оттуда только вынесут»…
Он взял три рассказа Юры для № 12-го, хотя один из них ему не понравился.
Юра начал писать роман о 32-м годе, но без всяких надежд. <…>
Будто бы Юра был в списке-проэкте на награждения, но потом его вычеркнули.
М. рассказывал, что на днях отправлено в ЦК очень красноречивое письмо за ста подписями детей репрессированных партработников с протестом против возрождения культа Сталина. Но Юра ничего не знал о таком письме. Среди подписавших Соня Радек[81] и Петя Якир[82]. У Пети Якира дела неважны: он спивается, не работает над собой, его могут выгнать из института, так как он не написал диссертации. <…>
Папе Римскому вырезали предстательную железу. В самом деле, зачем Папе Римскому предстательная железа?
5 нояб. Открытка от сотрудницы ЦГАЛИ И. П. Сиротинской[83], которая мне уже не раз писала: «<…> Надеемся, что Вы не забудете о ЦГАЛИ, который желает видеть Вас своим фондообразователем»… Я знаю в ЦГАЛИ еще одну славную девицу, но забыл, как ее зовут[84]. <…>
Все эти дни не топил. Стоит ровная нехолодная погода — днем 9-10 градусов тепла. В комнате моей без топки 14–15, а вечерами, когда горят лампы и кипит чайник, — все 17. Днем сквозит солнце.
И это притом, что у меня гнилые, дырявые рамы, стекло отстало, вообще нет нескольких стекол в первых рамах. И двери неплотно прилегают к полам. И всюду щели и дырки. Дому всего 30 лет, но он давно не ремонтировался.
6 нояб. Письма от Л. К. Чуковской в ответ на мое с оценкой ее глав биографии Герцена в «Прометее». Пишет, что если найдутся силы, хочет [слово вставлено шариковой ручкой] написать маленькую книжку «Последние годы Герцена». Всякие милые слова. <…>
Сегодня в 9 часов 50 минут еду в Ленинград на неделю, не больше. Когда вернусь, придется наверно уже регулярно топить.
Слышал в эти дни голоса выступавших наших вождей. Интеллигентная манера речи у одного Косыгина.
Еду с 14 рублями в кармане, но с обратным билетом.
7 нояб. <…> Смотрел здесь по телевизору «Октябрь» Эйзенштейна. По исторической концепции это ничтожно и мелко, а по стилистике и композиции старомодно в худшем смысле слова, т. е. не как старомоден Тургенев, а как старомоден, допустим, Пшибышевский. Ничего нет хуже вчерашнего авангардизма, выродившегося не [вписано в машинопись от руки шариковой ручкой] в большой стиль, а оставшегося навеки в коротких штанишках.
8 нояб. Целый день сидим дома. <…>
Здесь неплохо, но что делать — я не создан для блаженства… <…>
9 окт. Снова об «Октябре».
Историческая концепция фильма на уровне Окон Роста[85] <…> Композиция кадров нарочита по ракурсам. <…> Монтаж? Он спешит везде, где должны быть люди и их поступки и задерживается, тянется, назойливо и монотонно повсюду, где идет утомительная игра вещей или неких механических процессов. Вероятно это должно восхитить последователей школы Натали Саррот, но мне это кажется слишком упрощенным. Я вижу в этом лично присущую Эйзенштейну беспомощность в обращении с актерами, так выявившуюся в его дальнейших фильмах, где актеры у него играют, как в опере. [единственный шедевр, который АКГ признает, — «Потемкин»]
10 нояб. <…> Праздники прошли, но цвет будней еще не определился. Можно уже правда сказать, что юбилей прошел без имени Сталина: во всяком случае с его минимальным упоминанием и то не сверху, а от разных доброхотов снизу.
[звонил Дару и Л. Гинзбург, которые собираются приехать в Комарово] <…>
Перечитал здесь «Траву забвения» Катаева и мне захотелось написать об этой талантливой и странной вещи и о «Святом колодце». «Вопросы литературы» собираются дискуссировать о них, но я наверно опоздал. <…>
Скоро пресса приобретет нормальный вид и меня где нибудь раздраконят за мой фильм.
Заставил себя написать нейтральное письмо Леве, но вряд ли возможно вернуть прежние отношения.
11 нояб. Отправил, наконец, в ЖЗЛ верстку моей статьи о Моруа. Долго же я с ней провозился! <…>
Пробовал работать, но мне здесь трудно сосредоточиться: в ушах все время вся жизнь квартиры.
В холодной Загорянке, где мне нечего есть[,] мне работается лучше, т. е. спокойнее.
Недоволен собой.
12 нояб. <…> Уже с утра ужасно захотелось пойти в гости. Звоню Д. Я. [Дару]. Им дали на сутки «В круге первом» и они читают: отнимать время нельзя. Звоню Яше Гордину[86]; он зовет завтра, а нынче занят.
13 нояб. Ночью снова объяснения, на которые я не иду, и все кончается взрывом чувственности.
Утром еду на вокзал и в Литфонд. <…>
В Лавке писателей встречаю В. Н. Орлова. Он настроен пессимистически относительно выпуска и Мандельштама и «Поэты ХХ века» и своей книги статей. Говорит, что местные инстанции отказали ему в его книге дать визу на печатанье и собирается в Москву хлопотать. <…>
Ночью еду, а до этого приглашен с Эммой к Лидии Яковлевне. От нее, взяв с собой чемодан, и поеду.
Мне кажется, я соскучился по Комарову. <…>
14 нояб. [накануне приехал из Ленинграда в Загорянку, перед отъездом встречался с Л. Гинзбург]
Л. Я. вчера вечером была мила. Она продолжает писать прозу и собирается подарить мне экземпляр, когда перепечатает набело. <…>