В «Нов< ом > мире» резкие выводы расследовательской комиссии (Абалкин — известная сволочь). Твардовский был в запое с праздников: только вышел из «штопора». Цензура свирепствует. <…>
Как-то сразу насытился Москвой и не хочется ездить в город.
19 мая. Загорянская. Ночью неправдоподобно громко свистят, щелкают, чмокают и поют соловьи. Это так красиво, что кажется преувеличенным.
22 мая. <…> Вчера было закрытое партсобрание <ССП>, где Жаров, Мдивани, А. Васильев[44], Поздняев и еще кто-то требовали суровых репрессий по отн < ошени >- ю к провинившимся. <Войновичу, Галичу — выговоры, Сарнову, Леве и большинству — «на вид».>
Встретил Н. И. Столярову, очень пессимистически смотрящую на ход событий: с ней тоже не заключают договоров.
По городу ходит рукопись акад. Сахарова. <…>
23 мая. Прохладный день. Ночью сулят заморозки. А сирень роскошествует. Поставил себе в комнату два букета. Соловьи заливаются и щелкают даже днем.
29 мая. <…> Вчера уже темнело, когда я услышал, что кто-то меня зовет с улицы. Оказалось, что это Вера. <…>
31 мая. Письмо от Эммы. Удивляется, что я не пишу и зовет приезжать. <…>
На улице Грицевец. Отдал 350 р. денег за лето, хотя у Т. еще есть на сберкнижке. <…>
Говорил по телефону с Над-й Як-ой.
3 июня. <…> В городе: у Левы, у Н. П. Смирнова[45], у Ц. И. < Кин >, у Надежды Яковлевны. <…> Она мучается язвой, собирается в Верею, бранит на все корки Сашу Морозова, уже, видимо, изгнанного из дома. Он тоже что-то наговаривал лишнее о подписании писем, и его уволили из «Искусства».[46]
22 июня. <…> Сегодня у нас годовщина нашей близости с Эммой — 10 лет. Не шутка. <…>
5 июля. <…> С завыванием мяучит кошка Машка, одержимая половой психопатией. <…>
12 июля. Целый день моросил мелкий дождь. Сильный южный ветер.
В последней «Лит. г азете» хвалят стихи Шаламова. Не может быть, чтобы Чаковский не знал, что рассказы о Колыме недавно печатал «Новый журнал», что они изданы в ФРГ по-немецки (а у нас не изданы), что Шаламов написал целую энциклопедию о Колыме в страшные ее годы, но, оказывается, это не имеет значения и его можно прославлять. Он не подписывал никаких писем. Да. Но его личное письмо к Шолохову стоит многого.[47] Н о скандала, связанного с его именем, не было. И о нем пишут. В этом же номере, не бог весть как резко, но все-таки бранят новый роман Бабаевского «Белый свет», который — по ту сторону добра и зла.[48]
15 июля. Смотрел арбузовскую пьесу в БДТ. Басалошвили[49] местами интересен. <…>
А сейчас в 7 часов утра «Голос Америки» передал, что вчера в Москве умер писатель Константин Паустовский… <строка отточий>
12 часов дня. Наше радио не сообщает о смерти К. Г. и в сегодняшней «Правде» тоже ничего нет.[50] <…>
19 июля. Сегодня пятница. Во вторник 16-го я в 9 вечера улетел в Москву на похороны Константина Георгиевича и сегодня в полшестого утра вернулся в Ленинград. <…> <На похоронах> «искусствоведы в штатском» — так их зовут в Москве.[51] Они здесь на случай импровизированной демонстрации-скандала, которого, как и на похоронах И < льи > Г< ригорьевича >, опасается начальство. <…> Хотя К. Г. заступался за Синявского и Даниэля и подписывал разные письма-протесты, за что был в некоторой опале, видимо главари ССП решили присвоить его наследство и пришли на траурный митинг прославлять его. Говорили речи М. Алексеев и Сартаков и Кербабаев, назвавший его «Константином Павловичем». Вечная история! Поминальные речи говорят именно те, кого К. Г. терпеть не мог. Из друзей дали слово старому паяцу Шкловскому и он прокричал нечто высокопарное и псевдофилософическое. (После импровиз. выступления М. Юдиной митинг закрывают и все отправляются в Тарусу. — М. М.)
Я ехал в маленьком автобусе вместе с Л. Копелевым, Окуджавой, Коржавиным, Колей Панченко, Маргаритой Алигер, Л. Либединской, А. Тарковским и еще несколькими менее известными людьми. <…> Боря Слуцкий с женой, Оттены, Н. И. Столярова и еще многие знакомые лица. В момент, когда гроб опускали в землю, толпа оттеснила меня в сторону и я не стал лезть вперед. <…>
В доме К. Г. тоже род поминок и, кажется, Татьяна[52] обижается на меня, чт о я уе зжаю. <…>
Утром — Лавка писателей, улица Грицевец, Аэропортовская, — у Ц. И. Кин, потом ЦДЛ, где стригусь у Моисея Михайловича[53] и обедаю. <…>
Сейчас, конечно, все разговоры — главным образом, о Беленкове.[54] Он был по «ревиру»[55] в Югославии, оттуда как-то уехал в Мюнхен и там получил туристскую визу в США. Сейчас он в Вашингтоне в госпитале. От него ждут разоблачений и одно заявление он уже сделал: о том, что он не может жить
в стране, где ненавидят и преследуют таланты, молодежь и нацменьшинства. <…>
<…> <В «Русских новостях»> статья Н. П. Смирнова о «Лолите» Набокова.
20 июля. Середина лета. <…> Атмосфера нервная, полная каких-то ожиданий. Год неспокойного солнца. <…>
В Москве в Вечерке за 19 июля нашел маленькое объявление о смерти на 83-м году жизни Алексея Елисеевича Крученых.[56] «Лит. г азета» не нашла нужным это сообщить. Я читаю ежедневно 5–6, а иногда и больше газет и нигде этого не было. Трудно сказать, сколько процентов шарлатанства было в его сочинениях, — может быть, 99 %. Но к нему же иногда недурно относились такие люди, как Маяковский и Пастернак. Я знал его хорошо, и до моего ареста он часто доставлял мне редкие книги: стихи Цветаевой и пр.; драл он за них здорово, но я не торговался. <…> А физически он был всегда неприятен, словно грязен: потные руки. Он еще торговал автографами и выпрашивал их у всех чуть известных литераторов. И у меня тоже. Это «для тела». А для «души» — он читал детективные, исторические, бульварные и всякие приключенческие романы. <…> Мир его праху! Это была по-своему яркая и занятная фигура.
Слушал по Бибиси не опубликованный у нас ответ чехов на варшавское заявление. В нем все корректно и спокойно и убедительно и вероятно правдиво, но одна фраза бьет под ложечку противников. Это слова о том, что дальнейшее развитие Ч. Словакии не должно знать методов «полицейско-бюрократического государства». Вот в чем суть. <…>
1969
17 янв. <…> В Праге во время студенческой демонстрации сделана попытка самосожжения в знак протеста против советской оккупации. Покушавшийся в тяжелом состоянии.[1] <…>
19 янв. <…> О самосожжении в Праге наши газеты не пишут. Все полосы заполнены космонавтами.
Даже если пьеса не пойдет (хотя почему бы?), все равно хорошо, что она будет написана. Количество начатых и не законченных моих работ слишком велико. Придумал я ее в общих очертаниях еще до ареста.[2]
19 янв. (продолжение) <…> Кое-как слышу радио. В Праге умер сжегший себя студент. Антисоветские студенческие демонстрации.
20 янв. <…> Завтра обещал привезти на Ленфильм заново отредактированный сценарий. Ох, как он мне надоел! Если до февраля я отделаюсь от сценария и начерно закончу пьесу, — будет хорошо.
22 янв. <…> Космонавты — хорошие ребята с куда более интеллигентными лицами, чем члены правительства. <…>
Говорят, что в Москву недавно вернулся Маленков с семьей после 12-летнего изгнания, получил дачу с машиной и пенсию повышенного размера, т. е. его уравняли с Хрущевым.
Письма Левы <Левицкого>[3] и Шаламова.[4] Шаламов хвалит мою статью в «Прометее» и какие-то стихи М. Петровых.[5]
23 янв. <…> В Ч. Словакии еще одно самосожжение — в Брно. В субботу 25-го похороны Яна Палаха. <…>
24 янв. <…> Нарастает напряжение и в Праге. Еще одна (уже 7-я) попытка самосожжения. <…>