Саша Б<орщаговский> оплакивает свой фильм, который, кажется, окончательно положен на полку. <…> Шаламов хочет моего совета по какому-то «литературному делу».
4 янв. <…> Израильцы <так!> ловко сперли у арабов советскую радарную установку. Демонтировали и увезли на вертолетах семитонную махину и еще 4 арабов-инструкторов.
5 янв. Бессонница. <…> Почти весь день странное изнеможение, похожее на усталость.
Еще короткое письмо от Ц. И., где она сообщает, что Мацкин сказал ей по телефону, что моя статья о Берковском «превосходна».[7]<…>
Вечером сижу часа полтора у Д. Я.[8]
Рукопись Вас. Гроссмана уже ходит по Лен<ингра>ду.[9]Об этом мне сказал Г<ор>.[10]<…>
Три дня назад сюда приехала М. П. Роллан — вдова Ромэн Роллана. Гор уже тащил к ней знакомиться. Я уклоняюсь.
6 янв. Город Луганск снова переименован в Ворошиловград[11], академии Генштаба присвоено имя Ворошилова и т. п.
Этот фарс повторных переименований во имя человека, который выдал в 37‑м году своих маршалов и генералов палачам, свидетельствует не только о живучей охранительской тенденции, но и о поразительной бедности воображения.[12] Разве нельзя было найти другие способы увековечения памяти, если уж с этим так приспичило? В этом чувствуется жест в сторону Хрущева: на, мол, выкуси… <…>
Знакомство с М. П. Роллан — Майей Кудашевой из мемуаров Эренбурга: маленькой белой старушкой. Говорит, что приехала сюда, так как ей захотелось видеть сосны. Решаюсь задать несколько вопросов о визите Роллана в 1935 г. и впечатлениях от Горького. На обеде у Горького в Горках Сталин, которому рассказали про сына Кудашевой Сереж<у>, которого с женой Г<орький> тоже пригласил на эти дни в Горки, отцом которого был белый погибший офицер, произнес фразу о том, что де, мол, у нас никак не переведутся люди, для которых происхождение человека важнее, чем сам человек. Эта обычная лицемерная ужимка диктатора произвела впечатление. Р. Р<оллану>[13] показалось, что вокруг Горького много «темных людей», что он лишен непосредственной связи с народом и слишком близок к Кремлю…
7 янв. <…> Ездил в город. Книжные магазины. Купил 8‑й том Кони (письма), <…> и еще разную мелочь.
9 янв. Вчера на несколько часов приезжала Эмма. До этого я закончил заявку на «Речной туман». Прочел ей. До чтения она мне нравилась[14], а при чтении я разочаровался. Пусть полежит денька два, а потом уже перепишу. <…>.
Когда провожал Эмму, заболело сердце. И вообще оно побаливает, чорт бы его подрал. <…>
Огромное письмо от В.[15]Ей все не везет. М. б. она из того теста, из которого делают неудачников. <…>
10 янв. <…> Снова приехала из Москвы Вера Шитова в гости к Беньяш. По слухам, у них лесбиянский роман. Так вот, она рассказывает, что в СП решено не привлекать к ответственности всех писателей, протестовавших против исключения Солженицына. <…>
Оказывается, Шитова хорошо знает семью Урицких[16], одна из которых тоже сидела, а потом, уже в мое время, была вольнонаемным врачом на Мехреньге и в Ерцево.[17] <…>
11 янв. Сегодня вечером перебрался в комнату № 17 в противоположном углу коридора, близь биллиардной. Рядом Беньяш. Мне продлили путевку только с этим условием: прежнюю мою комнату уже давно заказал <…> Цимбал.[18]
Сегодня последний день школьных каникул и наконец писательские папы и мамы увезут своих детей, которые 10 дней страшно шумели, орали, бегали и переполняли столовую.
Приехали Добины.[19] Мороз.
12 янв. <…> После обеда появились Берковские. М. Л. Слонимский [20]говорит мне: — А, муромский богатырь!..[21]Он совсем худ и слаб. К нам за стол садится Е. Эткинд: он тоже поселяется рядом со мной в комнате № 18.
Переписываю либретто.
15 янв. Отвез и отдал Каракозу[22]заявку на «Речной туман». Он был дружелюбно деловит, но я после чувствовал стыд… Ну, словно я, шикарная пятидесятирублевая кокотка, предложила дать за три рубля. <…> Для того чтобы писать такие штуки не надо быть А. К. Гладковым. Стыдновато и скучновато. А попросту дело в том, что этот договор мне теперь очень нужен. Иначе я не проживу. <…>
Вчера поздно вечером долго разговаривали с Эткиндом. «Ваша работа о Пастернаке — классика этого жанра». Он дружит с Солженицыным. Его рассказы. Тот «хороший актер» — читает на разные голоса. Он написал вводную главу о Сталине «Этюды о великой биографии»[23]и роман «В круге первом». Прием такой: Сталин читает свою официальную биографию и корректирует ее и одновременно вспоминает, как это было на самом деле. Он еще не закончил новый роман: готово Щ5 глав. [24]Жирмунский[25]рассказывал Эт<кинду>, что цензура сейчас всюду вычеркивает имя Мандельштама. Ж. пишет работу об Ахматовой и в отчаянии.[26]Будто бы это потому, что за границей вышли мемуары Н. Я. [27]Я думаю — это ошибка: вышел пока 3‑й том сочинений с письмами. Если бы вышли мемуары, об этом бы гремело.
Слышал по радио, что М. Демин[28]приглашен главным консультантом, как знаток лагерной жизни, в фильм «Один день Ивана Денисовича», который на днях начали снимать в Норвегии английские киношники. Да, что-что, а это Демин знает.
16 янв. <…> Появились: Ямпольский[29], Ф. Абрамов. [30]Сейчас Дом действительно населен не случайными людьми, а писателями.
18 янв. <…> Прочитал новый рассказ Феди Абрамова «Деревянные кони».[31] Это неплохо, но это все уже было и у него же: ностальгия деревенская, крупицы правды о коллективизации. <…>
Сюда приехала Лена Зонина [32] и наверно тоже сядет за наш столик.
19 янв. <…> Мне дали полный текст «Мастера и Маргариты» с отмеченными купюрами. [33]В них ничего особенного нет. Я еще раз просмотрел и перечитал роман, и снова он не захватил меня. <…>
В № 1 «Юности» стихи Шаламова.
20 янв. <…> Эмма рассказывает, что в БДТ идут страшные и бурные споры вокруг романа Кочетова, доходящие до взаимных оскорблений. Басалошвили, Заблудовский, Волков[34]против романа: Рыжухин, Соловьев [35]и кто-то еще — за.
Добин болеет. Надо к нему зайти, посидеть. Он бился на Ленфильме за мой сценарий. <…>
Начал читать роман Г. Гессе «Игра с бисером», но что-то туго он у меня идет. Скучно.
21 янв. <…> Под вечер сижу у Добина, который все болеет. Его сбивчивые рассказы о 20‑х годах. Как начинался Нэп (Беспартийная конференция металлистов в Москве с требованием свободы торговли. Ленин сказал: подождем до съезда. А когда начался съезд — начался и Кронштадт.) Неизвестная речь Ленина на 10 конференции.[36]Ленин и польская война. Когда начались после убийства Кирова репрессии в Лен<ингра>де, он, как и почти все, ничего не понимал, думал, что «их» это не касается: какие-то лишенцы, бывшие князья, зиновьевцы… <…>
Федя Абрамов стал со мной холоднее после того, как я сдержанно, а не восторженно похвалил его «Деревянных коней». О, это литераторское самолюбие! <…>
Может быть, я сделал ошибку, не подписав договор на экранизацию романа Минчковского. Но хочется писать свое.
23 янв. Первый раз за эту зиму увидел белку в окно. <…>
Появился Минчковский, который сразу подошел ко мне с претензиями насчет сценария.
Вечером сижу сначала у Добина. Его рассказы о Смородине[37], о рапповских вождях («Киршон — гад»[38]). Потом почти до часа сижу у Слонимских. Разговор о разном. О нежелании работать всех в стране, потере идейных ценностей, о пьянстве как следствии.
24 янв. <…> Вечером у Беньяш. Исай Кузнецов. [39]
Прочитал ее книгу о Смоктуновском (рукопись). По-моему, это плохо, сбивчиво, претенциозно написано: смесь идеализации и надувания красивого мифа с попыткой портрета. Сказать ей это не могу: она обидчива. Эта работа была забракована самим Смоктуновским. Она может писать неплохо, но ее захвалили, а ее удачливость в печатаньи сделала ее небрежной.