Михаил Михеев
1964
Выписки из Фонда РГАЛИ № 2590, оп. 1, е.х. 104. 1-й экз. машинописи, заполнен только по лицевой стороне: от 2 янв. до 30 дек. — почти без пропусков, листы проколоты и были сшиты, но рассыпаются (были прочитаны ранее еще пятью исследователями — с 1985 по 2007 г.); 168 лл.[26]
2 янв. Подписал договор на «Зеленую карету»[27]. И. Н.[28] обещал помочь получить деньги поскорее, но это зависит от главбуха.
Письмо от С. Ларина[29] с пышными комплиментами моей статье[30] (в том числе и от имени А. П. Мацкина[31]). Сережа называет статью образцовой, замечательной и т. п., пишет, что для него, читавшего Платонова, она была открытием в Пл[атонове] огромного художника. <…>
4 янв. Получил деньги. У меня Эмма[32]. Вечером у Киселевых. Приехавший из своей деревни Вовка [видимо, сын Киселевых]. Снова удивляюсь, как в такой семье вырос этот превосходный, чистый малый.
Хвастовство И. Н. Его рассказы. <…> Будто бы И. Н. хотят перевести на Мосфильм. Они с Вовкой провожают меня до метро.
5 янв. Обед у Чесноковых[33]: скучно, натянуто. Разговоры вокруг скандала 31-го на встрече Нового года во Дворце Искусств. Туда пришли Окуджава и Евтушенко. Евтуш[енко] попросили читать новые стихи. Он будто бы стал читать поэму «Декабристы»[34]. Ему пьяный Иван Дзержинский[35] стал что-то кричать и назвал его предателем. Дзерж[инского] поддержал какой-то физик. Фамилию его называют по-разному: и Новожилов, и на П (забыл). Молодежь выставила обоих из зала. Комендант города Лукьянов[36] не мог ничего сделать. <…>
7 янв. Звонок из Москвы с радио. Предлагают сделать передачу о В. Э. Мейерхольде на час двадцать минут с участием Эренбурга и актеров[37]. <…>
9 янв. <…> Письма от Оттена[38] и Левы[39]. Н. Д. [Оттен] пишет: «О вашей статье много говорят, вокруг нее большой шум». То же, более спокойно, пишет и Лева. В его письме печальная новость: у Миши Светлова[40] кровохарканье, его увезли в больницу. Он продолжал пить до последних дней.
Уморительную деталь о скандале с Евтушенко рассказала вчера Ольхина[41]. Когда Ивана Дзержинского вышибали из зала, его супруга кричала: — Эх вы, а еще интеллигентные люди, считают себя культурными, а человека ногой под жопу выбрасывают!.. Круги по воде еще идут.
Эмме предложили на телевидении играть Нину Заречную в «Чайке» и она после слез и колебаний согласилась и уже репетирует. Вчера звонил Суслович[42]. Он будет ставить новую пьесу Штейна о Ленине вместо «Ричарда 3-го», которого опять отложили. Эту пьесу Штейн переделал из своей старой «1921 год», существенно ее изменив[43]. Ее хвалят.
В новом издании «В лаборатории редактора» Лидии Чуковской[44] 4 ссылки на мои записи о М[ейерхольд]е. Их цитируют повсюду в хвост и в гриву.
Во время моего предновогоднего безденежья вышло несколько интересных книг, которые я прозевал: биография Экзюпери[45], воспоминания Андреева[46], рассказы Бёлля[47] и Моруа[48] и еще что-то. Может, в Москве куплю.
10 янв. Достал первый январский номер «Леттр франсез», где целый разворот занят моими записями о В. Э. и Маяковском[49] <…>.
Имя Мейерхольда набрано гигантскими буквами.
Я больше чем доволен, я счастлив и, клянусь, вовсе не из тщеславия, а потому что снова имя моего дорогого учителя звучит во всем мире, потому что он не ошибся в моей верности себе…
Купил билет. Сегодня еду в Москву, если… если мне из чистки вернут черный костюм. <…>
Эмма рассказывает, что А. Белинский[50] на репетициях «Чайки» вспомнил меня, приводя в пример тригоринского безразличия к одежде, и говорил еще что-то в этом роде. Сейчас бы помереть и станешь легендой, и постепенно все издадут, что написал, и приятели будут писать воспоминания о чудаке и светлой личности, а я и не светлая личность, и не чудак, а человек, очень много думавший и очень много намеревавшийся сделать, и очень мало сделавший, любивший жизнь больше славы и успеха.
12 янв. Второй день в Москве[51]. Живу в комнате Оттенов, которых на мое счастье нет[52]. Застаю Москву в состоянии паники из-за нескольких загадочных убийств. Некто звонит в квартиры и, если застает там только детей и женщину, входит, назвавшись монтером Мосгаза и убивает охотничьим топориком. Москвичи сидят запершись и не пускают в квартиры никого, кто на отклик отвечает незнакомым голосом. <…> Говорят о 8–9 убийствах за 2 недели. Сегодня вечером, когда мы с Левой ехали от Паустовских (вернее ночью), шофер сказал нам, что убийца арестован в Казани, куда он уехал из Москвы.
<…> Сегодня вечер у Паустовских. К. Г. лежал, потом встал. Ужин. Просматриваю у него блистательные портреты Чуковского и Житкова Е. Л. Шварца[53].
14 янв. Вчера с утра еду в Загорянку[54]. Снегу меньше, чем в прошлом году. Разбираю бумаги, топлю печи. <…> И все-таки мне мил этот старый мой, запущенный и захолодавший дом. Приезжаю разбитый и никуда не могу пойти, хотя обещал к Гариным[55].
По радио сообщают о поимке преступника. Его зовут Ионесян Владимир Михайлович[56] <…>.
Сегодня утром на радио. Просят составить план передачи. Ох уж не люблю этих планов! Потом у Ц. И. Кин[57]. Умная и приятная женщина. Очень интересны ее рассказы. Захожу за Левой и едем сначала в «Новый мир», потом в ЦДЛ обедать. В редакции беру только что вышедший № 12 журнала. В ЦДЛ много встреч: Кузнецов и Зак,[58] Трифонов[59] и Евтушенко, и пробующий со мной активно объясняться Шток[60]. Он зовет в гости и всячески идет на мировую.
Говорят, что по протесту Д. Ибаррури запрещен выход «По ком звонит колокол»[61]. Она вчера прилетела в Москву вместе с Кастро.
Мне нужно повидать Гариных, посмотреть его спектакль [спектакль Э. П. Гарина], постараться повидать И. Г. Эренбурга, написать тексты радиопередачи (Ох!) и тогда я могу ехать[62]. Ну, конечно есть еще ряд небольших и тоже не очень приятных дел.
16 янв. Днем обедаю у Эренбурга. Он мило сохранил для меня номер «Леттр франсез»[63]. Переводит мне предисловие. <…> И. Г. написал к новому тому мемуаров краткое вступление, еще раз напоминающее, что это только воспоминания, а не история… Он говорит слабо и скептически улыбаясь, что больше не видит никакой логики в том, что происходит: в настроениях верхов, в капризах цензуры. Он это повторяет: логики нет, все случайно. Рассказывает мне о новой последней книге «Люди, годы, жизнь». Он написал 22 главы, осталось 8, в том числе и глава о Сталине. Читает мне куски о Михоэлсе и его смерти, о борьбе с «космополитизмом», о 46-м годе, о разговорах с Маленковым об антисемитизме и пр. <…> Читает мне кусок из главы о Фадееве, который мне не нравится: он к нему слишком снисходителен. Говорим о книге Астье о Сталине[64] и вообще о Сталине. Он признает в нем своего рода «гениальность», при всем зверстве, коварстве и злобе. По его словам, все крупные иностранцы, встречавшиеся со Сталиным, были им очарованы. И в то же время он нещадно матерился и был груб с подчиненными и зависимыми от него людьми. Мат вообще процветал наверху, и даже выдержанный Молотов матерился. Он говорит, что только из книги Астье он узнал правдоподобную версию самоубийства Алилуевой. <…> Бухарин рассказывал И. Г., что Сталин очень был тронут откликом Пастернака [на ее смерть] и долго держал его у себя на столе под стеклом, после того уже как вырезка совсем пожелтела. Поэтому он хорошо относился к Б. Л. Тот написал это вполне искренне: это был чистый порыв. <…> О том, как Раск[ольников][65] приходил к нему в Париже, смятенный от страха и просил совета: возвращаться ли. О том, что предстоит 50 лет азиато-африканского национализма. О Мао и о личном воспоминании о приеме у него.