Скажу сразу: тогда я выбрал именно второй вариант маршрута.
После гаражей, где, кстати, уже открывали ворота и выгоняли свои автомобили утренние пташки, начинался пустырь, а в его центре (пустырь был почти круглый) находился прудик. В том пруду, кроме камышей, пиявок и плота из деревянного поддона, ничего не было. А мне больше ничего и не требовалось! Что еще было нужно пацану моих лет? Броском металлической буквой Е я разрезал пополам камыш и представил палящему солнцу его мохнатое нутро, похожее на пух из подушки. Букву Ш я бросил в плот, она вонзилась в него, как наточенный томагавк индейца, или как сюрикэн японского ниндзя. Ох, как же опасны эти железные буквы, к которым так и тянет. Одному школьнику недавно такая вонзилась в ухо. Говорят, хирурги не смогли ее достать, буква вросла в череп, а парень теперь ходит с ней, как Франкенштейн и никогда не снимает головной убор. Я в эти слухи не верю.
Когда я все-таки добрался до детского сада, тот был еще закрыт. Точнее, были закрыты входные ворота, которые к тому времени сторож еще не успел открыть. Я немного постоял возле них, разгоняя кроссовками пыль на асфальте, и принял решение вернуться домой, но уже первым маршрутом. Он быстрый, потому что неинтересный. Что может быть интересного в серых, угрюмых бордюрах и таких же столбах, домах, что по обе стороны так и зажимают маленького мальчика своей уродливостью? НИ-ЧЕ-ГО!
Дома все еще было сонное царство. Никто даже не заметил ни моего ухода, ни возвращения. Я снова улегся в кроватку и накрылся одеялом. В этот самый момент в моей комнате стало ярко даже через плотную материю. Мама включила свет. Ни она, ни папа, ни уж тем более сестра так и не узнали, что их, в то время четырехлетний сын и брат, один прогулялся ранним утром до своей детской «работы» и вернулся обратно. Это не говорит, что им все равно, не говорит об их безалаберности, об их отстраненности от жизни ребенка. Вовсе нет. Клянусь, в то утро все, кто проживает со мной под одной крышей, видели в моих глазах нечто, о котором я хотел рассказать, но так и не смог. Не испугался. Постеснялся.
Все детство мне приходится стесняться. Сначала я стеснялся разговаривать. Да, разговаривать. Наблюдая за ребятами из детского сада, слушая их невнятную, нечленораздельную речь, мне приходилось подражать им. «Ма-ма, на-да, пря-мси». Однажды, похоже, я переборщил со всеми этими «прямсями», что родители запаниковали и наняли сразу несколько логопедов из разных ценовых и профессиональных сегментов. Даже этим самым логопедам я постеснялся рассказать, что уже к первым годам своей жизни я в совершенстве владел родным языком.
Стеснялся, стесняюсь и… надеюсь, не буду. По крайней мере, с тобой, Профессор, я чувствую себя раскрепощенным. Ты тоже это чувствуешь?
Таким образом, думается мне, родители только к шести годам учуяли исходящий от меня запах стеснения. Именно поэтому они подарили мне тебя, Профессор, как лекарство от тяжелой болезни, беспощадной, засасывающей по самое горло зыбучими песками.
Скажу тебе по секрету: лекарство это мне помогает! ♥
Прости, что не раскрывал тебя так давно. Я не забыл про тебя и не наплевал. Просто не было нужды. Просто в моей жизни ничего нового не происходило. Ничего, чем бы мог поделиться с тобой.
Весь этот месяц ты пылился в секретном ящике, в темноте, под стопкой давно ненужных, далеко забытых мною раскрасок для мальчиков. В них есть и автомобили разных стран, и персонажи мультфильмов, но все они мне совершенно безразличны. Меня не тянет к ним, как к тебе. Ты манишь меня, как, наверное, манят к себе девчонки старших классов своих одноклассников. И что они в них находят? В девчонках нет ничего интересного. У них даже интересы не интересные. Иногда я думаю, что бы было, если бы мне пришлось родиться девчонкой. Что бы тогда было с моим… пестиком? Была бы эта непонятная полоса, которую даже из ширинки не достать? А волосы, что наседают на плечи? Их же мыть — не перемыть. И они же мешаются! Не удивлюсь, если окажется, что по венам девчонок протекает фиолетовая кровь. Шучу. Мне довелось видеть кровь старшеклассницы. Это было на перемене между чтением и окружающим миром.
Когда прозвенел звонок, одноклассники, как стадо овец, ринулись в школьный коридор. Я же дочитал до конца стихотворение, которое в жизни мне никогда не пригодится, про листики и облака, и, в принципе, от своих коллег по классу отстал только на минуту. Те уже наматывали круги по коридору, и эта катавасия напоминала мне Броуновское движение, только немного упорядоченное. Даже сейчас, проучившись школе два месяца, я не могу найти ни одной причины, которая заставила бы меня носиться точно также.