Я его как-то спросила:
– Et maintenant me faites vous la cour? {А теперь вы за мной ухаживаете? (франц.)}
Он говорит:
– Non {Нет (франц.).},- с таким взглядом, который лучше всяких "cour" {ухаживаний (франц.).}.
Он мне всегда рассказывал, за кем он ухаживает, и я одобряла или бранила. Мне нисколько не было досадно, потому что я по себе судила: мало ли с кем я кокетничала. А вместе с тем мы чувствовали: все-таки что мы друг для друга больше, чем все другие.
Раз как-то мы за кулисами стоим с Ностицем и разговариваем. Вдруг откуда ни возьмись – Мещерский и говорит:
– Pas de cour, pas de cour! Je ne permet pas, parce quo je suis terriblement jaloux {Никаких ухаживаний, никаких ухаживаний! Я не позволю, потому что ужасно ревнив (франц.).}.
Мне это не понравилось, и я ему говорю:
– Mais de quel droit? {А по какому праву? (франц.).}
Он говорит:
– Personne ne peut me defendre mes sentiments, pas meme moi – meme {Никто не может запрещать моим чувствам. Даже я сам (франц.).}.
Он всегда самым неожиданным образом в самые неожиданные минуты являлся, и когда я как-то этому удивилась, он говорит:
– Я всегда там, где я совсем не нужен.
На сцене он играл моего жениха, и он на генеральной репетиции решил, что ему надо при встрече у меня руку поцеловать. Я ему это позволила, а на сцене он с храбростью схватил мою руку, но поцеловать не решился, и это вышло так смешно, что мы чуть не расхохотались. Потом за кулисами он говорит:
– Графиня, дайте вашу руку, я буду учиться, как надо ее целовать.
Я, конечно, не дала, но потом он обещал целовать свою руку. Только это я позволила. В первый раз он, действительно, поцеловал свою руку, потом второй раз медленно поднял мою руку к губам и поцеловал. Я так смутилась, что ничего не нашла сказать, хотя я чувствовала, что должна была ему показать, что это мне не нравится.
Вот эти несколько дней были самые хорошие. С спектаклем все кончилось.
На другой день после того, как мы в последний раз играли, был бал у генерал-губернатора. Я с ним танцевала мазурку. До нее я танцевала с Кислинским и Лопухиным кадрили, а он эти две совсем не танцевал, и, как всегда, он явился вблизи от нашего места.
Мой кавалер его не видал, а я все время чувствовала и видела его и мне хотелось его помучить, и потому я так кокетничала, как никогда, и я думаю, мой кавалер был удивлен, что я вдруг сделалась так разговорчива и brillante {блестяща (франц.).}. А там я видела тучи, и это меня, признаюсь, радовало.
За мазуркой он и говорит:
– Я знаю многих, которые за вами ухаживают, и вы со всеми одинаковы. Отчего это?
Я говорю:
– Неужели со всеми? и с вами?
– И со мной, но,- говорит,- я не понимаю, зачем я вам нужен. Неужели вам хочется, чтобы мое чувство к вам продолжалось бы несколько месяцев и потом бы все кончилось?
А я говорю:
– А знаете, мое чувство обыкновенно продолжается несколько недель, даже несколько дней.
Нет, я все это пишу не так, тут это выходит совершенно бессмысленно, а у нас это было очень ясно.
Мне его стало жалко опять и я очень ясно показала, что для меня он и другие – большая разница. Но когда он это понял, он как будто испугался и стал мне доказывать, что он не стоит этого, что он – самый пустой человек, в чем я с ним совершенно согласилась. Я ему сказала, что в этом я уверена, но что все-таки я его совсем не понимаю. А он говорит:
– А вы еще так умны! Мы сидели на ужасном месте: со всех сторон самые неприятные уши, и он жаловался и говорит, что "nous ne somme pas bien ici pour causer" {нам здесь неудобно разговаривать (франц.).}. Но делать было нечего, теснота была порядочная.
В фигурах он все мне советовал выбирать: Лопухин, Кислинский, Сухотин и companie {компания (франц.).}. И так мне с этим надоедал, что я наконец рассердилась за следующее. Он спрашивает:
– Qu'est ce que се Сухотин? {что собою представляет этот}
Я говорю:
– C'est un tres bon garcon
– Et un tres mauvais mari?
– Je ne sais pas.
– Et moi je crois que vous devez bien le savoir
{- Он очень добрый малый.
– И очень скверный муж?
– Не знаю.
– А мне кажется, что вы должны его хорошо знать (франц.).}.
Здесь я так рассердилась, что дала ему почувствовать, как это было глупо, и он всячески увертывался и оправдывался. Но после этого я в нем разочаровалась. После какой-то фигуры, когда мы пришли к своим местам, я говорю:
– Князь, знаете, какое самое ужасное чувство?
– Какое?
– Разочарование.
– Так вы во мне разочаровались? И слава богу для вас, о себе я не говорю. Другой, как вы, я никогда не найду.
Потом он начал меня расхваливать, говорить, что он в женщине больше всего ценит женственность и что я – женщина в полном смысле слова и совершенство женщины. Потом мы пошли ужинать и решили, что все-таки будем de bons amis {Добрыми друзьями (франц.).}, но больше ничего, и что наш маленький роман был очень оригинален и воспоминание от него останется хорошее.
Я захотела ужинать с актерами, что его привело в отчаяние:
– Опять се Kislinsky, Lopouchine etc {этот Кислинский, Лопухин и друг. (франц.).}, но я настояла.
После ужина, который невесело для меня прошел, я с кем-то из барышень пошла в другую комнату и думаю, что здесь он меня не найдет. Не тут-то было! Из-под земли вырос. Барышня эта ушла, и мы тут по душе поговорили.
Мы обещали друг другу быть друзьями, и он меня уверял, что моя дружба для него очень драгоценна. Наш разговор прекратил Сухотин, который пришел сказать, что мама меня ждет. Мы немного поговорили втроем, потом Сухотин говорит:
– Идите же, вас ждут,- и хотел мне руку предложить, но Мещерский с яростью подскочил, чуть Сухотин не столкнул, подал мне руку и повел к мама.