У Аны заметные улучшения: одета, волосы причесаны, вязала. Но сеанс прошел довольно уныло. Попросила ее подумать о блинчиках, и все подсознательное измерение заполнилось волосатым, мрачным, плоским волком-блином, хотя в измерении сознания пациентка покорно пыталась визуализировать чудесный сырный блин. Не так уж плохо: цвета и контуры получаются отчетливее. Я все еще рассчитываю на обычное гормональное лечение. Они, конечно, предложат ЭКТ, параллельно возможен и анализ результатов скопирования, мы бы начали с волка-оладьи. Но действительно ли нужно это делать? Двадцать четыре года Ана работала упаковщицей в пекарне, ее физическое здоровье оставляет желать лучшего. Она не в состоянии изменить жизненную ситуацию. По крайней мере при нормальном гормональном балансе она сможет смириться с собственной жизнью.
Ф.Соде: отдохнул, но все еще крайне подозрителен. Чрезвычайно испугался, когда я сказала, что пришла пора для первого сеанса. Чтобы успокоить его, я села и начала объяснять сущность и действие психоскопа. Соде внимательно слушал и наконец спросил:
— А вы собираетесь использовать только психоскоп?
— Да, — ответила я.
— Не электрошок? — не унимался он.
— Нет.
— А вы можете мне это пообещать? — поинтересовался он.
Я объяснила, что я — психоскопист и никогда не работала с оборудованием электроконвульсивной терапии, что этим занимается совершенно другое отделение. Я сказала, что в настоящий момент работа с ним носит диагностический характер, а не терапевтический. Соде слушал очень внимательно. Он человек образованный и понимает разницу между диагностикой и терапией. Интересно, что он попросил меня пообещать. Подобные действия не подходят под параноидальную схему: люди не просят обещаний у тех, кому не доверяют. Соде покорно пошел со мной, но, войдя в комнату скопирования и увидев аппаратуру, остановился и сильно побледнел. Я рассказала шутку док. Авен с зубоврачебным креслом, которое она обычно использовала для особо нервных пациентов.
— По крайней мере это не электрический стул, — вздохнул Ф.С.
Я считаю, что, когда имеешь дело с интеллигентными людьми, лучше не делать тайны из процесса диагностики и лечения, демонстрируя таким образом свое превосходство над пациентом и заставляя его чувствовать себя беспомощным (см. Т.Р.Олма «Техника психоскопии»). Поэтому я показала Соде стул и электродный шлем и объяснила, как все это действует. Соде понаслышке знал кое-что о психоскопе и задавал вопросы, свидетельствующие о его инженерном образовании. По моей просьбе он сел на стул. Пока я укрепляла зажимы шлема. Соде обильно потел от страха, и запах пота, очевидно, очень смущал беднягу. Если бы он знал, как пахнет Рина, когда в очередной раз наложит в штаны! Соде закрыл глаза и так сильно вцепился в подлокотники, что у него побелели кисти. Экраны тоже оставались белыми.
— Но ведь вам совершенно не больно, разве не так? — шутя спросила я через некоторое время.
— Не знаю.
— А что, больно?
— Вы хотите сказать, что аппарат включен?
— Уже девяносто секунд.
Он открыл глаза, попытался оглядеться, насколько это позволяли зажимы электродного шлема, и спросил:
— Где экран?
Я объяснила, что исследуемому никогда не показывают работающий экран, поскольку воплощение мыслей может оказаться весьма волнующим и беспокоящим.
— Наподобие фоновых шумов от микрофона? — Соде применил сравнение, точно такое, какое обычно использует на сеансах док. Авен. Ф.С. — определенно образованный и умный человек.
NB: Умные параноики чрезвычайно опасны!
— Что вы видите? — спросил он.
— Сидите спокойно, — ответила я, — я хочу видеть не то, что вы говорите, а то, что думаете.
— Но это, в общем-то, вас не касается, — буркнул Ф.С., хотя и довольно вежливым тоном, как будто пытался пошутить.
Между тем белый цвет страха на экране поглотили темные, интенсивные волевые витки, а через несколько секунд все измерения сознания закрыла роза: распустившаяся розовая роза, прекрасно ощущаемая и визуализированная, четкая и устойчивая.
— О чем я думаю, доктор Собел? — спросил Соде.
— О медведях в зоопарке. — Интересно, почему я так ответила пациенту? Самозащита? От чего?
Соде засмеялся, и подсознание стало кристально-черным, рельефным, роза потемнела и заколебалась.
— Я пошутила. Не могли бы вы вернуть розу? — Экран тут же побелел, отображая реакцию страха. — Послушайте, — настаивала я, — так мы далеко не уйдем, если на первом же сеансе начнем понапрасну тратить время. Чтобы мы вместе смогли эффективно работать, вам надо многому научиться, а мне — очень много узнать о вас. Поэтому давайте больше не будем шутить, хорошо? Просто расслабьтесь и думайте о чем угодно.
В измерении сознания возникли смятение и какие-то слова, подсознание поблекло и окрасилось в серый цвет, отображая подавленность. Роза несколько раз появлялась, но очень слабо и неустойчиво. Соде пытался сконцентрироваться на цветке, но не мог. Я увидела несколько быстро меняющихся образов: себя, свою рабочую форму, форму работников ТРТУ, серую машину, кухню, палату для буйных (сильный слуховой образ — крики), стол, бумаги на столе. Соде сосредоточился на бумагах, которые оказались чертежами какой-то машины, и начал их просматривать — намеренно и довольно эффективно.
— Что это за машина? — наконец спросила я.
Соде начал отвечать вслух, а затем замолчал, и я услышала его мысленный ответ в наушниках: «Схема ротационного мотора для тяги» — или что-то вроде этого, точные слова, конечно, записаны на пленке. Я повторила услышанную фразу и спросила:
— Но это не классифицированные планы, да?
— Нет, — вслух ответил он и добавил: — Я не знаю никаких секретов.
Реакция на вопрос была напряженной и запутанной, каждое слово поднимало рябь и волнение на всех уровнях, соединяющиеся кольца быстро и широко развертывались над сознанием и в подсознании. Через несколько секунд все это закрыла огромная вывеска, появившаяся на переднем плане сознания, которую Соде визуализировал намеренно, как розу и чертежи. Снова и снова читая надпись на вывеске, Соде мысленно выкрикивал прочитанное: «НЕ ВМЕШИВАЙСЯ! НЕ ВМЕШИВАЙСЯ! НЕ ВМЕШИВАЙСЯ!»
Затем все начало мерцать и затуманиваться, и вскоре стали преобладать соматические сигналы.
— Я устал, — вслух сказал пациент, и я закончила сеанс (12,5 мин.).
Сняв с Соде шлем и расстегнув зажимы, я принесла ему чашку чая со стойки персонала в холле. Когда я предложила пациенту чай, на глазах его показались слезы. Руки Соде настолько занемели от сжимания подлокотников, что он с трудом смог взять чашку. Я сказала, чтобы он расслабился и перестал бояться, так как мы пытаемся помочь ему, а не навредить.
Соде взглянул на меня широко раскрытыми глазами, в которых, к сожалению, ничего нельзя было прочесть. Жаль, что я уже сняла с него шлем. Наверное, никогда нельзя поймать на психоскопе самые лучшие моменты.
— Доктор, почему я в этом госпитале? — спросил он.
— Для диагностики и терапии, — ответила я.
Я сказала, что он, вероятно, не может вспомнить то, что произошло, но вел он себя весьма странно. Соде спросил, как и когда, и я ответила, что все прояснится, когда терапия возымеет свое действие. Даже если бы я знала подробности его психотического эпизода, то сказала бы то же самое. Таковы правила врачебной этики. И все же я чувствовала, что занимаю неверную позицию. Если бы отчет ТРТУ не был классифицирован, я бы спокойно беседовала с пациентом, основываясь на знаниях и фактах. И смогла бы лучше отреагировать на то, что он произнес в следующую секунду:
— Меня разбудили в два часа утра, отволокли в тюрьму, допрашивали, били и пичкали таблетками. Полагаю, что после этого я мог вести себя странно. Как вы думаете?
— Иногда человек, находящийся в состоянии стресса, неправильно истолковывает действия окружающих, — ответила я. — Пейте свой чай, и я отведу вас обратно в палату. У вас поднимается температура.
— Палата… — Соде как-то странно поморщился, а затем воскликнул в совершенном отчаянии: — А может, вы не знаете, почему я на самом деле здесь?