Наступал холод; платье мое было ветхо. Абазат достал себе новое платье от сестры, а лохмотья передал, мне, принудив Цацу вычинить мою чую. Она, ретивая к делу, насучила ниток и начала, с моего позволения, обрезывать волы, чтобы достать заплат; но вошедший Абазат, толчком ей в спину, заставил по-прежнему наставить, говоря: «Хака! разве он не такой же мужчина! А народ будет смеяться надо мной!..» Горцы не думают, что из лоскутов их чуя, лишь бы имела свой вид. Цацу, плача, стала зашивать дыры просто; Абазат вышел, я за ним, и упросил его сделать мне Тришкин кафтан. Но он мало прибавил тепла, тогда как не было главного — рубашки.
Грустно было Абазату, что потерпел он один и лишился многого: ему хотелось отыскать своего товарища и принудить его уплатить себе половину того, что сам отдал истцам. Еще до приговору, все родственники советовали ему скрыться куда-нибудь, также как сделал его соучастник; но Абазат, поддерживая славу своего рода, с презрением отверг такие советы. «Какой же я буду уздень и как будут смотреть на меня люди, когда я убоюсь наказания! Если я виновен, то пусть меня накажут; и если одного, то будет стыднее моему товарищу!» говорил он.
Действительно, он так и поступил, что видели мы, когда он спокойно шел на суд, ожидая смертного приговору.
Не отыскав товарища и обеднев совершенно, он говорил мне:
— Послушай, Сударь, ты знаешь дела мои, жена моя не хозяйка, вот каково товарищество! Я хочу перейти к Русским, и вместе с тобой. Даешь ли мне слово, что ты от себя попросишь генерала наделить меня за то, что ты не терпел от меня ничего, и будет ли мне место где жить? Скажи, если б ты был награжден за свои действия на хребте Кожильги и за теперешний плен чином офицера, — принял ли бы ты меня весело, и познакомил ли бы с своими товарищами, если б я когда встретился с тобой?
— Сверх того, что заплатит тебе генерал за меня, я обещаю от себя еще три тюменя. А если когда встречусь с тобой, хотя не буду офицером, то приму как друга и найду чем угостить тебя.
— Откуда возьмешь ты денег дать мне?
— Тря тюменя у нас невелики: не могу больше, а это как-нибудь достану.
— Ну, поклянись, Сударь, вот над этим талисманом, что все будет так как ты обещаешь, и что генерал обласкает меня.
Я дал клятву.
— Поклянись же и ты, — говорил я, — что решаешься идти. Поклялся и он. Но время шло, как угрюмый старик идет молча с костылем своим и не поведает ни кому, что несет он от мира земного к иному миру!.. Так пождал я еще и, вздохнув, повернулся на другой бок к таинственной стене!..
Из аулов, в местах опасных от нас, на зиму, как я сказал, горцы переезжают в лесные аулы, или живут по лесам в землянках, хуторами. Иногда имеют в таких местах теплые сакли, глиняные или деревянные. Это их мызы. Если не достанет сена для скота, то покупают его в горах и отгоняют туда скот на всю зиму, а для уходу за ним отправляют мальчика или девочку. Везти сено из гор нельзя, потому что нет дорог, кроме тропинок. Иногда в семи дворах, как говорят у нас, у них в семи саклях один топор, но делятся всем, и отказать в чем-нибудь грешно и стыдно. Так иной, не имея лошади, бывает в набеге, пригоняет скот; не имея волов, пашет; не имея косы, косит. А все в надежде осенью пригнать скот, запасается сеном. В нашем ауле остались беднейшие: они ждали, пока переедут другие, чтобы взять у них волов и арбы. Так, 12 декабря, мы перебрались на новое жилье, уклав весь багаж на две арбы (Я хорошо помнил все дни, означая каждое утро над дверью углем. Часто горцы, забывая дни, спрашивали меня, когда будет перескан. Тогда нельзя работать, не должно выгребать золы, и прочая. Предрассудков у них премножество, как свойственно невежественному народу: в Новый Год пересыпают хлеб из чашки в чашку, прося, чтобы так точно продолжалось всегда, при чем говорят поздравления и изъявляют желание всего лучшего. Также яичные скорлупы ни каким образом нельзя класть в огонь: будто не станут нестись куры, или вовсе переведутся; кости же иногда не выбрасываются, а сжигаются, будто это приятно Богу, и прочая, и прочая. Жена покойного Мики нередко, поверяя себя, спрашивала меня, сколько прошло с той поры, как было побоище на Кожильги. Как от построения Грозной, 1818, так от 2 июня 1842 года, горцы ввели эру.)