Вечером (завтракали и ужинали мы всегда в темноте) произошел смешной случай у нас с Сулимовым, моим напарником по котелку. Принеся с кухни котелок с пшенной кашей, он предложил съесть ее с сахарным песком, чтобы не надуваться на ночь чаю. Высыпали сахар в кашу, а когда начали размешивать, на ее поверхности показались кусочки жирного мяса. Повара приготовили на ужин добротный кулеш! Снимаем пробу — меня едва не стошнило, и я с сожалением отказался есть, а Сулимыч, как ни в чем не бывало работая ложкой и поминутно смахивая капельки с оттаявшего над горячим паром носа, наставительно бурчит: «Подумаш, каки нежности... интеллигентски... Солдат должен... рубать все». Полностью признавая правоту товарища, молча ужинаю куском хлеба с солью и кружкой горячего кипятку. Ложась спать, с горечью чувствую свою «неполноценность», о которой назойливо напоминает полупустой желудок. Сулимыч за моей спиной тяжело и сытно вздыхает. [26]
Особенно неприятны нам наряды по кухне, потому что от работы в поле они не избавляли. Требовалось только приготовить с вечера на весь следующий день запас дров для кухонь и начистить две двухсотлитровые бочки картофеля. Он отнимал очень много времени, так как был мелок и чистили его в темноте, сидя вокруг дымного костра, почти не дающего света. Дым нещадно ел глаза, и несчастные чистильщики плакали горькими, неподдельными слезами, то и дело утирая их грязными рукавами шинелей. Попавшие в такой наряд выходили утром на работу не выспавшись.
В последних числах сентября почву на поверхности все чаще стало прихватывать морозцем, и темпы уборки были ускорены, чтобы не дать пропасть добру. Октябрь — декабрь
К вечеру 3 октября уборка картофеля была полностью закончена. 4 октября
Утром в пешем строю мы двинулись в Челябинск. Задувал вовсю пронзительный, студеный ветер, трепля полы шинелей и подгоняя курсантов, пробираясь даже под затянутыми ремнями до самых спин. Сперва мы кое-как держали строй, затем зашагали быстро и вразброд, растягиваясь с каждым новым километром все больше, и наконец побежали тяжелой рысью, перегоняя училищные тракторы с длинными прицепами-волокушами, на которых ехали горы картошки. 5 октября
Наконец приступили к занятиям.
Наш день начинается в 6.00 с крика дневальных «Подъем!» и заканчивается хриплой командой старшины «Отбой!».
На зарядку выбегаем с обнаженными торсами, поэтому все упражнения выполняются даже самыми ленивыми курсантами с большим усердием: оно находится в обратно пропорциональной зависимости от наружной температуры. С наступлением зимы разрешалось надевать нательную рубаху, но только в случае крепкого мороза или сильной метели.
Занимаемся, считая и самоподготовку, по 12—14 часов в сутки, старательно изучая и осваивая все, что положено знать [27] и уметь будущему технику-лейтенанту, водителю тяжелого танка. Судя по тому, как за нас взялись, едва мы возвратились с «подсобки», и с какой скоростью повели по программе, в этом училище учли все: и наши десять классов, и три месяца обучения в ЧВАШМ.
Казарменное здание наше состоит из двух половин, соединенных широким дверным проемом. В левой половине, если смотреть на казарму с линейки, — наш батальон. Две роты размещаются на первом, третья — на втором этаже. Лестница на второй этаж в правом крыле. Там, на лестничной площадке между этажами, — знамя батальона, круглосуточно охраняемое часовым, — пост номер 1. Наша рота на самом виду, против входа в казарму. Сразу за наружными дверями, слева и справа, — узкие тамбуры с умывальниками. Вода к кранам поступает из железных прямоугольных баков, укрепленных на стене. Наполнять эти резервуары — одна из обязанностей дневальных, так как водопровода в казармах нет. Нет и центрального отопления. С наступлением морозов вода в трубах и баках замерзла и умываться стало можно только снегом. Хорошо еще, если пороша выпадет, но чаще всего мы безуспешно старались стереть (именно стереть, потому что при сильном морозе снег почти не таял в ладонях) грязь с рук, лица и шеи жестким, царапающимся, потемневшим от заводской копоти снегом. По-настоящему отмыться удавалось раз в десять дней в бане, да и то когда вода бывала достаточно горячей.
Почти всю казарму занимает грандиозное сооружение, напоминающее огромную клетку, — длинные трехэтажные нары в два ряда со множеством вертикальных стоек. Человек, усевшийся на верхних нарах, почти достает головой до потолка. Поэтому, наверное, спят на верхотуре во всех ротах третьи взводы. Наш взвод вкушает сон на нижних нарах, ногами к задней стене; сквозь окна ее виден только высокий деревянный забор с колючкой поверху. Между нашими нарами и этой стеной оставлен узкий, меньше метра, проход. Расположение наше относительно спокойное, не то что у ребят из 14-й роты, которые лежат головой к нам, а ногами к широкому проходу, или «прешпекту», где всегда происходят разные построения и вечерние поверки. Вдоль того главного прохода почти во всю его длину тянутся пирамиды с винтовками. Пирамида прерывается в одном месте дверью ротной канцелярии. В правом углу казармы отгорожена фанерной переборкой каптерка с [28] двумя койками для наших старшин. Напротив каптерки — вход в Ленинскую комнату. Наша тройка (Аронович, Сулимов и я) живет на правом краю нар. Со своего тюфяка я дотягиваюсь рукой до стенки каптерки. Из-за недостатка места на нарах курсанты спят по трое на двух соломенных тюфяках. Правда, остальные постельные принадлежности у каждого свои. Живем в тесноте, да не в обиде.