– Кашеварова, мне из-за тебя расхотелось есть рыбные рулетики, – Лера со вздохом отодвинула бумажную тарелку. – Ты-то откуда набралась этой ереси.
– Просто однажды была на похоронах молодой женщины. И на всю жизнь запомнила, какой она была красивой, когда лежала в гробу.
Лера помолчала, уставившись в окно. Мне стало ее немного жаль. Сама я часто почитываю то
Бодлера, то Кастанеду, то Ялома. Неспешные размышления об инстинктах Эроса и Танатоса – мой излюбленный жанр осеннего одиночества. К тому же я веду дневник. Давно заметила, что склонные к письменной рефлексии думают о смерти чаще остальных. Лера же совсем другая – она даже при просмотре ужастиков до сих пор зажмуривается, когда на экране появляется главный монстр. Никогда не забуду, как мы с ней смотрели японский «Звонок» в кинотеатре, – когда Садо выползла из телевизора, Лера вскочила с места и завизжала в такой тональности, что ближайшие к нам десять рядов наверняка поседели и всю оставшуюся жизнь обходили кинотеатры стороной.
– Давай лучше возьмем горячий шоколад, и я расскажу тебе об Олеге, – предложила я.
– А что о нем рассказывать, – пожала плечами Лера. – Я и так знаю, что он не позвонил с утра. И хоть ты этого не ждала, но тебе немножечко обидно, потому что секс был классным. Ты проснулась с улыбкой и улыбалась часов до десяти, когда стало ясно наверняка, что доброго утра желать он тебе не намерен.
– Это такая месть за красивых мертвецов, да? – возмутилась я.
– Всего лишь правда жизни, – на ее лице расцвела улыбка фокусника. – И сейчас ты скажешь, что тебе все равно, потому что это был идеальный секс на одну ночь.
– Конечно, скажу, потому что так и есть на самом деле.
– С одной стороны, да. Но с другой – тебе хотелось бы, чтобы он набрал твой номер.
Уже много лет Лера – мой лучший друг, настоящий товарищ и почти сестра, но бывают минуты, когда я ее ненавижу каждой клеточкой своего существа. Вот как сейчас.
– И в ближайшие три-четыре дня, если он так и не позвонит, ты будешь пить много вина, или чего ты там пьешь по вечерам в одиночестве, и писать плохие стихи, пачками.
Мне было нечего ей ответить, поэтому я со вздохом промямлила: «Ну не такие уж они и плохие», прекрасно понимая, насколько жалко это звучит.
23 января
Олег так и не позвонил. Но, признаться, я и думать о нем забыла. Просто написалось вдруг:
29 января
На самом деле, я прекрасно знаю, откуда растут ноги у всех моих проблем с мужиками.
Дело в том, что меня всегда настораживали положительные люди. Знак «плюс» для меня является чем-то вроде предупреждающего красного пятна на хвосте: не подходи, это существо с большой вероятностью ядовито! Не знаю почему. Но как только в радиусе появляется человек ровный, добрый, спокойный, непьющий – у которого на лбу написано, что он ни разу в жизни не забыл почистить зубы на ночь, что он любит горячий суп и домашние ватрушки, что его никогда не тошнило от передозировки высокоградусным, что есть вероятность его полной деморализации словом «бля», – так вот, когда такие люди появляются, я становлюсь похожа на морского ежа. То есть не нападаю, конечно, просто апатично валяюсь на дне, но если прикоснуться ко мне пяткой, то иглы станут лучшим отпускным воспоминанием.
Зато если вдруг выясняется, что человек этот – истеричка, или на прошлой неделе нажрался в лоскуты и ходил по Мясницкой в женских трусах поверх заляпанных пиццей джинсов, что у него на спине вытатуирован портрет мистера Бина, что в полнолуние он пьет кровь девственниц, а три года назад переплыл Тихий океан в баке для приготовления маринада, – вот тут-то я и расплываюсь в улыбке: мол, Семен Семенович, ура, в тебе есть что-то человеческое!
Наверное, у меня сбиты ориентиры.
Наверное, именно поэтому вокруг меня полно невротиков, алкоголиков, неадекватов, а тихих положительных людей – почти нет вообще.
И поэтому мужчины не звонят мне после сногсшибательного секса. Боятся, что я утяну их в дурдом.
2 февраля
Зарегистрировалась на секс-форуме – скорее, от скуки, нежели в жажде разврата. Мне вообще иногда кажется, что с возрастом я перестала верить в категорию Разврата. В того самого бодлеровского «падшего духа с желтым блеском зрачков», который, снизойдя до моей постели, растерзает меня в клочья, заставит забыть имя свое, растворит все то, что я привыкла называть собою. «Мне дорог этот дьявольский притон, Среди воров, блудниц смогу я насладиться Блаженствами, каких профан лишен». Все как-то упростилось, свелось к примитивной технике.
Может быть, у меня просто изменился гормональный фон – я стала спокойнее и больше не путаю любовь с желанием вознести к потолку сдавленное «аххх». В двадцать пять я с полупинка влюблялась в тех, для кого поиск клитора не является квестом, сопровождаемым раздраженным «на пару сантиметров повыше, пожалуйста… нет-нет, левее». Теперь же…
Вот в прошлом декабре был у меня любовник, у которого получалось разбудить во мне священного дракона с тонкими перепончатыми крылышками. В его руках я становилась пластилиновой – он лепил меня, как маг лепит голем.
Мы возносились к небесам, а потом камнем падали вниз, на потные простыни. А потом он завязывал презерватив узелком и шлепал босыми ногами в кухню, к мусорному ведру, а я смотрела ему в спину и почему-то чувствовала только разочарование. Не были мы с ним одной крови, как-то так.
Он надевал трусы, закуривал, вооружался мобильником и начинал нервно расспрашивать кого-то про какие-то фючерсы и бог еще знает что. А я мечтала об одном – чтобы он поскорее собрал манатки и ушел до следующей, например, среды. И желательно не звонил мне в промежутке между свиданиями.
Он был отчаянно скучен, и в конце концов накопившееся раздражение, точно Георгий-победоносец, убило внутреннего дракона. Нет-нет, мне хотелось не социального единства – взрослые одиночки редко хотят вступить в законный брак, потому что привыкли с остервенением матерого волка охранять свою территорию, – а биологического. Магического даже.
Так вот, зарегистрировалась я на секс-форуме (присвоив ник – Babalon) и, распивая бутылочку полусладкого, принялась читать о чужих проблемах интимного характера. Когда у самой секса нет, это здорово бодрит. Прочитала о том, как одна девушка дотянула с лишением невинности до двадцати пяти и теперь ищет гинеколога, который согласился бы удалить плеву хирургическим путем. Но все ее отговаривают, и с одной стороны, ей жутко обидно, что все сложилось подобным образом, а с другой – не терпится сорвать заветную печать и пуститься во все тяжкие.
Почему-то я вспомнила, как детные подруги соревновались, чей ребенок быстрее заговорит. Кто-то уже спустя шесть-семь месяцев после родов пытался интерпретировать бессмысленные «агу-агу» малыша как сакральный язык, обладающий грамматикой и логикой; кто-то гордился, что годовалый сынишка умеет коряво рассказать частушку «Ладушки-ладушки», а у одной моей приятельницы трехлетняя дочь по имени Дуся все еще упорно безмолвствовала. Вернее, общалась на языке первобытных людей, состоящем преимущественно из гласных звуков разной степени протяженности.