– Ах, о Хельчицком, это в высшей степени интересно! – воскликнул Толстой.
Душан передал вкратце содержание стихов. О Лютере говорилось, что хотя он победил Рим, но сатану в себе, своих пороков, не победил.
– Это мне сочувственно, – сказал Л.Н., – тем более что у меня никогда не было… уважения к Лютеру, к его памяти.
Вечером – опять тяжелые и кошмарные сцены. Софья Андреевна перешла все границы в проявлении своего неуважения к Л.Н. и, коснувшись его отношений с Чертковым, к которому она его ревнует, наговорила ему безумных вещей, ссылаясь на какую-то запись в его молодом дневнике. Я видел, как после разговора с ней в зале Л.Н. быстрыми шагами прошел через мою комнату к себе, прямой, засунув руки за пояс и с бледным, точно застывшим от возмущения лицом. Затем щелкнул замок: он запер за собой дверь в спальню на ключ. Потом он прошел из спальни в кабинет и точно так же запер на ключ дверь из кабинета в гостиную, замкнувшись, таким образом, в двух своих комнатах, как в крепости.
Его несчастная жена подбегала то к той, то к другой двери и умоляла простить ее («Левочка, я больше не буду!») и открыть дверь, но Л.Н. не отвечал… Что переживал он за этими дверьми, оскорбленный в самом человеческом достоинстве своем, Бог знает!..
4 августа
В Ясной получена телеграмма от В.Г.Короленко: «Был бы счастлив побывать, прошу сообщить, не обеспокою ли Льва Николаевича». Софья Андреевна отвечала: «Все будут рады вас видеть, приезжайте».
Владимир Григорьевич просил передать Л.Н. привет, как обыкновенно, и сказать, что лучшее, о чем он бы мечтал по отношению к Толстому, это чтобы он уехал из Ясной Поляны к Татьяне Львовне в Кочеты.
– Да я и сам об этом подумываю, – неопределенно ответил Л.Н., когда я передал ему слова Черткова.
5 августа
Я сидел у Л.Н. в кабинете.
– Софья Андреевна нехороша, – говорил он. – Если бы Владимир Григорьевич видел ее – вот такой, как она есть сегодня!.. Нельзя не почувствовать к ней сострадания и быть таким строгим к ней, как он… и как многие, и как я… И без всякой причины! Если бы была какая-нибудь причина, то она не могла бы удержаться и высказала бы ее… А то просто ей давит здесь, не может дышать. Нельзя не иметь к ней жалости, и я радуюсь, когда мне это удается… Я даже записал.
Л.Н. нащупал в карманах записную книжку, достал ее и стал читать. Неожиданно вошла Софья Андреевна, чтобы положить ему яблоки, и начала что-то о них говорить… Он прекратил чтение, отвечая на слова Софьи Андреевны. Потом она вышла, по-видимому, недовольная моим присутствием в кабинете и как будто что-то подозревающая, и он кончил чтение.
Вот мысль, которую Л.Н. прочел:
«Всякий человек всегда находится в процессе роста, и потому нельзя отвергать его. Но есть люди до такой степени чуждые, далекие в том состоянии, в котором они находятся, что с ними нельзя обращаться иначе, как обращаешься с детьми – любя, уважая, оберегая, но не становясь с ними на одну доску, не требуя от них понимания того, чего они лишены. Одно затрудняет в таком обращении с ними – это то, что вместо любознательности, скромности детей у этих детей равнодушие, отрицание того, чего они не понимают, и, главное, самое тяжелое – самоуверенность».
– И сколько таких детей около нас, – добавил Л.Н., указав рукой на дверь, – среди окружающих! Кстати, вот работа для вас, переписать это – вот сколько накопилось – в тетрадь…
То есть нужно было из записной книжки набросанные начерно мысли переписать в дневник. И вот он, великий Толстой, сгорбленный, седенький, стал на табуретку, протянул руку и из-за полки с книгами достал тетрадь дневника, которую и подал мне: он прятал тетрадь от Софьи Андреевны…
Условились, чтобы я переписал внизу, в комнате Душана, подождал возвращения Л.Н. с прогулки и отдал бы ему тетрадь.
– Хотя тут ничего и нет такого, – сказал Л.Н., перелистывая тетрадь…
6 августа
Ездили с Л.Н. на «провалы», за деревни Бабурину, Дёминки и Мясоедову. «Провалы» – небольшие, мрачные, бездонные озера в старом дубовом лесу, образовавшиеся действительно вследствие того, что почва вместе с росшим на ней лесом провалилась в этих местах куда-то в глубину. Это было еще на памяти Л.Н. Он помнил деревья, свешивавшиеся с боков «провалов» вниз. Да и теперь видно, как местами по берегам озер почва изломана и точно готова осесть тоже вниз, в пропасть. «Провалы» – одна из живописнейших окрестностей Ясной Поляны.
Когда Л.Н. отдыхал после прогулки, явился Короленко. Он пришел пешком с Засеки, где сошел с поезда, не зная, что там нет ямщиков. Я первый встретил Владимира Галактионовича и провел в зал. Сейчас же пришла туда и Софья Андреевна, извещенная о приезде гостя.