Короленко – почтенный седой старик, невысокого роста, коренастый. Благообразное, спокойное лицо с окладистой бородой и добрыми глазами. Движения неторопливы, мягки, определенны. Чисто и просто одет в темную пиджачную пару.
Перед обедом вышел Л.Н.
– Я приготовил фразу, что вы напрасно не известили нас о приезде, – говорил он, здороваясь с гостем, – напрасно истратили три рубля на ямщика… Знаю, знаю! А вы пешком со станции пришли…
– Счастлив видеть вас здоровым, Лев Николаевич! – говорил Короленко.
Как и можно было ожидать, Л.Н. сразу заговорил о статье Владимира Галактионовича о смертных казнях. Короленко указал, что благодаря письму Толстого об этой статье она действительно получила огромное общественное значение. Л.Н. говорил, что если это и случилось, то в силу достоинств самой статьи.
Сели обедать. Тут во время разговора обнаружилось, что Короленко глуховат. После он объяснил, что недавно был болен и ему заложило уши от хины.
Заговорили о декадентстве в литературе и в живописи. Короленко хочет найти более глубокую причину его появления, чем простое манерничанье или оригинальничанье. Рассказывал о знакомом художнике, намеренно в живописи употреблявшем «синьку», то есть скрывавшем определенные контуры и тона картины под темными пятнами – нарочно, как он говорил, чтобы не показывать богачам, которые покупают его картины, натуру красивой.
– Н-не знаю! – нерешительно восклицает Толстой. – Восхищаюсь вами, вашей осторожностью, с которой вы относитесь к декадентству, восхищаюсь, но сам не имею ее. Искусство всегда служило богатым классам. Возможно, что начинается новое искусство, без подлаживания господам, но пока ничего не выходит…
Говорили о музыке.
Л.Н.:
– Настоящее искусство должно быть всем доступно. Теперешнее искусство только для развращенных классов, для нас. Как я ни люблю Шопена, а думаю, что Шопен не останется жив, умрет для будущего искусства… Настоящего искусства еще нет.
Говорили о Законе 9 ноября. Короленко высказывался как-то осторожно. Л.Н. определенно высказал свой взгляд на землю как на предмет, не могущий быть частной собственностью.
Между прочим, за обедом Софья Андреевна рассказывала о своем столкновении с покойным Победоносцевым, когда она ездила к нему ходатайствовать о разрешении издания «Полного собрания сочинений Толстого». Победоносцев говорил ей: «Я, графиня, в вашем муже ума не признаю: ум – гармония, а у него всё углы». Тогда
Софья Андреевна возразила: «Позвольте в таком случае, Константин Петрович, напомнить вам изречение Шопенгауэра: “Ум – это фонарь, который человек несет перед собой, а гений – это солнце, освещающее всю вселенную”».
– Ну, этак-то уж не годится говорить, – вставил в этом месте рассказа Л.Н.
– Отчего? – возразила Софья Андреевна. – Я просто оскорбилась за своего мужа.
Она добавила при этом, что издания Победоносцев ей все-таки не разрешил.
После обеда и кофе Л.Н. некоторое время занимался у себя в кабинете. Короленко разговаривал с Софьей Андреевной.
Подали чай. Вышел Л.Н. Собрались все, в том числе вызванный из Телятинок Гольденвейзер, и снова завязался оживленный разговор. Короленко оказался очень разговорчивым вообще и, кроме того, прекрасным рассказчиком. Материал для рассказов в изобилии давали ему воспоминания его богатой событиями жизни. Куда ни забрасывала его судьба! То он в ссылке в Пермской губернии, то «послан дальше» – в Якутскую область, то он в Америке, на выставке в Чикаго, то в Лондоне, то, с тросточкой в руках, пешком, с одним «товарищем» (Короленко всё говорит: «с товарищем, мои товарищи», что отчасти рисует его мировоззрение) бродит по России, по самым глухим ее уголкам, монастырям, среди сектантов и т. д.
Л.Н. с особенным интересом слушал рассказ Короленко о том, как он видел Генри Джорджа. Это было на выставке в Чикаго. Устраивались всевозможные конференции, и вот одна из них была конференция Генри Джорджа – о едином налоге. Происходило это в огромном помещении, была масса публики. Джордж? Да, он был уже седой старик. И вот во время чтения один человек из публики задает вопрос: «Скажите, пожалуйста, как вы смотрите на вопрос о том, допускать или не допускать китайских рабочих в Америку?» (Л.Н.: «Да ну, и что же он?») Джорджу, видимо, вопрос этот был неприятен, и ему не хотелось отвечать. Но потом он обращается к тому, кто спрашивал, и говорит: «Хотя это к делу и не относится, но если вы хотите знать мое личное мнение, то я думаю, что наплыв китайцев в Америку следует регулировать…» (Л.Н.: «Эх, не ожидал!») Тогда вскакивают трое – последователи Генри Джорджа: «Учитель, мы не согласны!» (Л.Н.: «Молодцы!») И начинают доказывать противоречие только что сказанного Генри Джорджем с его теорией, которая имеет универсальное значение и которую он недостаточно ценит… (Л.Н.: «Прекрасно!»).