Сегодня сорок восемь лет со дня свадьбы Толстого и Софьи Андреевны. Она против обыкновения поднялась очень рано и, одевшись в нарядное белое платье, ушла гулять в парк. Говорила, что легла спать в четыре часа утра и совсем не спала.
– Вас поздравить можно, – сказал я, поздоровавшись с Софьей Андреевной.
– С чем? – спросила она, протягивая мне руку. – Такая печальная…
Она не договорила и ушла, заплакав и закрыв лицо рукой.
После завтрака я снял Софью Андреевну с Л.Н. фотографическим аппаратом. Сняться она упросила его тоже по случаю годовщины брака. Процедура снимания была очень тягостна: Софья Андреевна, видимо, не желая затруднять Л.Н., торопилась, нервничала, в то же время просила его менять позы. Зная нелюбовь его к сниманию, нетрудно было догадаться о тех чувствах, какие он мог испытывать в это время. Мне совестно было смотреть на снимающихся, и я механически нажимал резиновую грушу, считая вслух по предписанию Софьи Андреевны:
– Раз… два… три!..
Повторить это пришлось четыре раза. Но потом оказалось, что я недодержал, в комнате было недостаточно света, и все четыре снимка вышли крайне неудачными. К тому же Софья Андреевна неверно направила объектив.
Через некоторое время после этого Л.Н. зашел в «ремингтонную».
– Что, Лев Николаевич?
– Ничего, – сказал он и улыбнулся. – Как хорошо жить в настоящем!.. Помнить только о том, что должен сделать в настоящую минуту. Перестать думать о будущем.
Я понял и почувствовал слова Л.Н. так, что ему и в данном случае, со сниманьем, удалось «отнестись как должно» к тому, что при ином отношении могло бы вызвать только досаду; и, по-видимому, он радовался, что не оскорбил другого человека и сам избежал чувства недоброжелательства к нему.
– Я даже хочу совсем игры оставить поэтому, – продолжал он.
– Какие игры?
– Карты, шахматы…
– Почему?
– Потому, что в них тоже присутствует забота о будущем: как пойдет игра…
– Но ведь это заглядывание в такое недалекое будущее.
– Это воспитывает хорошо. Отучает от привычки заботиться о будущем. Очень хорошее воспитание. Это я и вам рекомендую.
– У меня такое отношение к письмам: всегда ждешь почты со страшным нетерпением, – сознался я.
– Вот, вот, это самое! И газеты так же… Вот над этим нужно работать. Ну, да вы еще человек молодой!..
– А Белинький, Лев Николаевич, чтобы отучить себя от такого нетерпения, делает так: получивши письмо, оставляет его лежать нераспечатанным до следующего дня, и только на следующий день распечатывает.
– Прекрасно, прекрасно поступает! Как в нем идет духовная работа!.. Удивительный народ эти евреи! Вот и от Молочникова сегодня письмо… От Гусева было письмо, – улыбнулся Л.Н. – Сидит в тюрьме за самовольную отлучку. Они, ссыльные, молодежь, составили заговор – не спрашивать разрешения на отлучку, так как не считают себя подчиненными правительству… Веселое такое письмо! Теперь, наверное, его уже выпустили – был посажен на две недели.
Фотографирование с Софьей Андреевной не прошло, однако, даром. Уступив одной стороне, Л.Н. попал под град упреков другой, Александры Львовны. Последняя была обижена не только уступкой Л.Н. жене, но еще и тем, что, вернувшись из Кочетов, он не исправил произведенного в его отсутствие Софьей Андреевной перемещения фотографий в кабинете. Над столом у Толстого висели две большие фотографии Черткова с Илюшком и самого Л.Н. с Александрой Львовной. Софья Андреевна убрала эти фотографии: первую – за занавеску у окна, вторую – в спальню Л.Н., а вместо них у стола повесила портреты: свой и отца Толстого. Мелочность безумия!
Теперь Александра Львовна обиделась на отца за то, что он не восстановил прежней комбинации, а тут подвернулось еще и снимание с Софьей Андреевной… В результате у Л.Н. тяжелая сцена еще и с дочерью.
Александра Львовна громко осуждала его в «ремингтонной» в разговоре с Варварой Михайловной, разумеется, во всем ей сочувствовавшей. Вдруг входит Л.Н:
– Что ты, Саша, так кричишь?
Александра Львовна и ему выразила недовольство: это нехорошо, что он снялся с Софьей Андреевной, в то время как дал обещание не сниматься больше у Черткова; это непоследовательно – жертвовать интересами друга и дочери ради взбалмошной женщины, дозволять ей перевешивать фотографии и пр., и пр.