Л.Н. покачал головой в ответ на слова Александры Львовны, произнес:
– Ты уподобляешься ей! – и с этими словами ушел к себе в кабинет.
Через несколько минут оттуда раздается его звонок, притом однократный, условленный для вызова Александры Львовны (на два звонка должен был идти я). Александра Львовна, продолжая обижаться на отца, не идет. Пошел я. Едва я покинул кабинет, исполнив какое-то маленькое поручение, как Л.Н. снова звонит один раз, чтобы пришла Александра Львовна. Она все-таки не идет.
Тогда он посылает меня позвать ее. Александра Львовна приходит. Тут, как рассказывала она после, между нею и отцом произошло следующее. Л.Н. заявил, что хочет, чтобы Александра Львовна застенографировала письмо, которое он ей продиктует. Но едва та заняла место за столом, как старик вдруг упал головою на ручку кресла и зарыдал…
– Не нужно мне твоей стенографии! – проговорил он сквозь слезы.
Александра Львовна кинулась к отцу, просила у него прощенья, и оба плакали…
В середине дня мы отправились с Л.Н. на верховую прогулку. Осень. Мягкие краски. Мягкий свет. В лесу – желто-розовый шумящий ковер из опавших листьев. Голые прутья, кое-где только желтые листья на деревьях. Свежий, но мягкий и теплый воздух. Голубое и серое небо.
Проезжали Старым Заказом, мимо оврага, на краю которого на небольшом холмике, окруженном деревьями, Толстой, как мне передавали, завещал похоронить себя.
Уже возвращаясь домой, на выезде из леса, Л.Н. вдруг приостановил лошадь и повернул ее назад. Я подъехал к нему.
– Как вы поживаете? Не замерзли? Лошадь идет хорошо? – обратился он ко мне.
Я спросил, как нравится ему природа.
– Очень хорошо! Там (в Кочетах. – В.Б.) еще лучше. Этакие огромные открытые горизонты! И везде лески… Прекрасные леса!
Обед. Фрукты, мороженое.
Л.Н. говорил:
– У Тани хотел перечитать «Робинзона», она как раз купила «Робинзона» в Орле и привезла для Танечки.
Еще говорил:
– Я читал в «Круге чтения» «Смерть Сократа». Как это удивительно сильно! Он говорит ученикам, что не знает, что будет после смерти, но что вероятия есть такие и такие… – Л.Н. остановился и добавил: – Он перед смертью вымылся, чтобы не заставлять другого человека омывать свое тело. Это трогательно.
Вечером пришел Сергей Дмитриевич Николаев с двумя сыновьями, мальчиками тринадцати и девяти лет, удивительно милыми ребятами. Л.Н. объяснял им Пифагорову теорему «по-брамински», увлекаясь мыслью передать понятно детям еще совсем новое для них геометрическое положение; смотрел фокусы младшего мальчика со спичками, разговаривал с Николаевым-отцом о воспитании.
– Помогай вам Бог удержаться, – говорил он о намерении Николаева не отдавать детей ни в какие школы. – Вот вы говорите, что соединяете в своем представлении школы, лечебницы, тюрьмы… Прибавьте сюда еще литературу, философию, всё это ни к чему! Я читал сегодня книгу Мюллера «Шесть систем индийской философии». В них столько чепухи, и он серьезно во всей этой чепухе разбирается.
Я принес книгу Макса Мюллера, и Л.Н. наудачу прочел из нее какое-то бессмысленнейшее место.
Говорил:
– Читатели в последнее время для меня разделяются на два разряда – любящие и читающие «романы» и те, которые «романов» не любят.
Рассматривал какую-то английскую книгу:
– Какое типографское богатство! Как издаются книги! Только всё это скоро приедается. Так же, как конфетные коробки: скучно, потому что это только внешнее.
Николаев выразил сожаление, что идеи Генри Джорджа плохо проникают в сознание людей.
– Да, да, – сказал Л.Н. – Вот, например, мой зять, Михаил Сергеевич. Он – умный и в своем роде честный, благородный человек, и либеральный даже. Он понимает даже доводы Генри Джорджа, потому что не может идти против разума и логики. Но всё это проходит, не касаясь, мимо него, как какая-то только умственная задача… Но есть и такие, которые не хотят понимать. И им легче, чем ему. Ему труднее.
– Тебе скучно без винта? – спрашивает у Л.Н. Софья Андреевна уже после ухода Николаевых.
– Нет, даже напротив.
– Почему же ты играл там?
– Просто потому, что все сидят…
«Там» – это Кочеты. Вернувшись из Кочетов, Софья Андреевна утверждала, что Л.Н., живя у дочери, «эпикурействовал»: играл в винт, в шахматы и был весел… Толстой действительно не торопился уезжать из Кочетов, где ему было спокойнее и больше нравилось, чем в Ясной Поляне, и где он провел поэтому несколько лишних дней.
24 сентября