Да вот недалеко ходить за примером. В Кочетах няня обучает Танечку молитве «Отче наш». Ведь это исключительно хорошая, разумная молитва, но и тут… «Отче наш, иже еси на небесех» – одно это слово «на небесех», – что оно вызывает у ребенка?! Какие представления?! И эту молитву она ежедневно, с раннего детства, произносит.
Вечером Л.Н. рассказывал, что говорил с муллой о собственности. Абдул-Лахим доказывал, что собственность допустима, но до известной границы: следует признать неотъемлемой, священной собственностью человека произведения его труда. Толстому этот взгляд казался близким.
Ехали мы с Л.Н. на Засеку. Там встретили Марию Александровну, направлявшуюся на телеге в Ясную Поляну. Л.Н. поговорил с ней.
– Ну, что, как Софья Андреевна? – спросила Мария Александровна. – Так себе?
– Да, так себе, – ответил Л.Н. – Когда мы приехали, она сделала ужасную сцену. На другой день, напротив, была необыкновенно ласкова. Знаете, всё так ненормально… Но это ее дело. А я стараюсь только поступать как должно, потому что то, что я делаю, это мое с Богом, а то, что она делает, это ее с Богом.
Обратно мы ехали по тульскому шоссе. Л.Н. расспрашивал меня о личности Кудрина.
– Блондин, лет двадцати шести, тихий, скромный, явно умный… О своем отказе и о том, что пострадал за это, не жалеет. Очень дружен с женой, которая вполне сочувствует его взглядам.
– Я почти таким же представлял его, – сказал Л.Н., выслушав описание.
Вернувшись домой, прежде всего встретили там Марию Александровну.
– И когда мы умрем, Мария Александровна? – спрашивал, смеясь, Л.Н.
– Ах, ах! Душечка, Лев Николаевич, что с вами? – всплескивала та руками, пугаясь, конечно, никак не за себя, а за одного Толстого.
– Говорят, меня на том свете с фонарями ищут. А я еще не собираюсь умирать. Вот, хотите, по лестнице бегом поднимусь?
И Л.Н. побежал наверх, шагая через две ступеньки, но всей лестницы не пробежал, пошатнулся и остановился. Обычно после верховой езды, от усталости, он очень тихо взбирается на лестницу.
Уходя к себе, сказал:
– А я рад, что хорошо съездили и так хорошо с вами поговорили.
– А я-то еще больше рад, Лев Николаевич!
– Вот, вот!
Между прочим, еще до отъезда, внизу, в передней, подошел к Л.Н. Александр Петрович Иванов, старый переписчик, бывший офицер, бедно одетый седенький старичок, расхаживающий пешком по имениям знакомых помещиков и этим живущий. Теперь он гостил вот уже несколько дней в Ясной, ночуя у повара.
– Лев Николаевич, а вот здесь о вас написано, – сказал он, протягивая Толстому номер газеты.
– Что такое?
Александр Петрович надел очки и бойко прочел напечатанное в газете письмо Л.Н. к одному из его корреспондентов о еврейском вопросе, с выражением сочувствия евреям и возмущения против правительства. Выслушав внимательно чтение, Л.Н. убедительно произнес:
– Хорошо написал Лев Николаевич, совершенно правильно!
Обед. Софья Андреевна вспоминает, что Л.Н. по дороге из Кочетов где-то забыл свое пальто.
– Наверное, тому, кто его найдет, оно нужнее, чем мне, – замечает Л.Н.
Когда подали и разнесли в тарелках суп, он вдруг сказал:
– Вот этой похлебкой нельзя ребенка вымыть!
И в ответ на общее удивление рассказал случай, о котором он слышал от фельдшерицы кочетовской больницы: у одной бабы, только что родившей, не нашлось в хате горячей воды, чтобы вымыть ребенка; была только похлебка в печи, но такая пустая и жидкая, что ею и вымыли ребенка.
Рассказывал также Л.Н. о «валяльщиках», то есть о тех, кто изготовляет валяную обувь. Он узнал, что двое их пришли и работали на деревне. Николаев говорил вчера об их тяжелой работе и о том, что оба они страдают от изжоги вследствие плохой и однообразной пищи: постоянно картошка и огурцы.
– От изжоги хорошо помогают яблоки, – вчера же говорил Николаев.
Л.Н. побывал сегодня у «валяльщиков», поговорил с ними и снес им яблок. Вечером работал у себя в кабинете, в зале заводили граммофон, ставили Варю Панину. Вспомнили отзыв Л.Н. о цыганском пении, высказанный им в Кочетах: по его мнению, оно хорошо тем, что в нем на слова можно не обращать внимания, «на все эния, забвения», а только на музыку. Заношу это, так как я раньше где-то записал, что Л.Н. любит цыганское пение.
Выйдя к чаю, опять говорил о сильном впечатлении, которое производит описание последних минут Сократа.
– Я не знаю ничего более сильного о смерти… И смешно – им сказано всё, что я говорю.
Поздно зашел ко мне в «ремингтонную».
– Молодец ваш профессор! Я сейчас читал его книгу, прекрасно! Нужно прочесть вслух предисловие.
Пошли в залу, и я прочел вступление Малиновского к его книге. Л.Н. прослезился.