Вечером все сидели за чаем. Вошел Толстой. Я встал, чтобы уступить ему место за столом. Он взял меня за руки и стал усаживать.
– Садитесь, голубчик!.. А мускулы у вас есть?
– Пожалуйте! – Я сделал напряжение.
– Есть! – сказал он, пожав мускулы.
Из разговора за чаем отмечу слова Л.Н. по поводу Португальской революции.
– Нужна революция, чтобы уничтожилась эта глупость, когда сидит какой-то король, без всякой надобности!..
Завтра я собираюсь, воспользовавшись выздоровлением Л.Н., отправиться пешком в путешествие верст за сорок – сначала к Булыгиным в Хатунку, а от них еще дальше – к Буткевичам в село Русаново, за Крапивной. Я окончательно решился взять свои бумаги из университета, а так как при этом я предполагаю прочесть студентам реферат против университета, да еще грозят осложнения в связи с призывом на военную службу, то мне и хочется напоследок повидать друзей и проститься с ними.
Л.Н. я предупредил, что отсутствие мое продлится несколько дней.
11 октября
После четырехдневного отсутствия пришел в Ясную. Там писатель Иван Федорович Наживин и жена Ильи Львовича с дочкой, восьмилетней девочкой.
– А, вот он! – встретил меня Л.Н. – Вы не знаете Наживина?
И он представил меня гостю.
Говорили сидя в столовой. Все позавтракали уже. Верхом Л.Н. не поехал ввиду гололедицы.
Особенно оживленный разговор был вечером за чаем. Л.Н. спросил у Наживина, что он пишет. Тот ответил, что последнее время работает над рассказами для детей.
Л.Н.: Я к детской литературе предъявляю огромные требования. Ах, как это трудно! Здесь так легко впасть в сентиментальность. Робинзон – вот образцовая книга.
Наживин: Разве?
Л.Н.: Да как же! Главное, мысль-то глубокая: показывается, что может сделать голый человек, выброшенный на остров, что ему нужно… Невольно является мысль, что для тебя всё это делается другими. Это не я, кажется, еще Руссо говорил, что Робинзон – образцовая книга.
Наживин: Кто-то говорил, что Робинзон вреден, потому что вызывает представление, что человек слишком много может, и этим развивает в детях этакие индивидуальные стремления… Но это уже перемудрил, перемудрил!
Л.Н.: Еще бы!
Потом Толстой просил Наживина прочесть какой-нибудь из его детских рассказов, но у того при себе не оказалось.
Софья Андреевна удивлялась, что крестьяне не берут у нее землю по дешевой арендной плате (семь рублей за десятину на круг). Л.Н. обстоятельно и с исчерпывающей убедительностью показал, чем руководствуются крестьяне и почему им сделка эта невыгодна.
Наживин защищал некоторые стороны Закона 9 ноября о хуторском хозяйстве.
Л.Н. сказал на это:
– Для меня здесь, главное, возмутительно то, что какой-то господин, сделавшись министром, разрушает весь строй крестьянской жизни! А худо ли это, хорошо ли, я никак не могу сказать.
Потом он слушал рассказы Наживина о жизни крестьян на Кавказе и в разных внутренних губерниях.
Был еще у Л.Н. с Наживиным разговор о Пушкине. По взгляду на Пушкина Наживин принадлежит к тем, кто в поэте видит лишь воспевавшего «ножку» и т. д. Он изумился, когда Толстой очень высоко отозвался о Пушкине, и долго сидел молча, видимо пораженный. А потом сообщил, что он сейчас пишет о Пушкине книгу. Что он в ней скажет?
Наживин показался мне умным человеком, но несколько узким, по-сектантски.
Кроме того, он поразил меня своей нетерпимостью и какой-то слепой ненавистью ко всему, что не сходится с его мировоззрением. Социал-демократов он ненавидит, «не пустил бы их в дом», – писал он в одном письме. Из-за двух-трех не нравящихся ему стихотворений готов проглядеть Пушкина. О новейшей литературе слышать равнодушно не может, и тут дело, кажется, не обходится без пристрастия: помилуйте, книги каких-нибудь Андреевых, Арцыбашевых расходятся прекрасно, тогда как его, Наживина, произведения безнадежно залеживаются на полках книжных магазинов!..
После разговора Л.Н. пришел в «ремингтонную», чтобы прочитать мои письма.
– Меня Софья Андреевна наставляет, что я ничего не пишу о Муромцеве…
Я посоветовал ничего и не писать. Л.Н. согласился:
– Да, это 1-я Дума, всё…
Прочел письма. Потом сказал по поводу назначенного мною на завтра отъезда в Москву, с целью повидаться с приехавшей ненадолго из Сибири матерью и выполнить свои намерения относительно университета:
– Так вот вы какие дела предпринимаете!.. Кланяйтесь вашей матушке. Скажите, чтобы она не сердилась на меня, что я вас ни к чему не подговариваю, не наставляю. Тут вот именно – как она говорит, что у вас свой ум есть, – нужен свой царь в голове. Скажите, что человек только тогда и может добиться счастья, когда следует своему непреодолимому душевному желанию… В этом вопросе особенно нужно следить, чтобы не было этого чувства… Не чувства, а соображения о том, что скажут другие. Нужно быть в высшей степени осторожным. Не думайте, что скажут другие: Чертков, или Толстой, или Белинький, или Софья Андреевна. Всё говорит, говорит, а как до дела дошло, так на попятный. И напротив, если делается по непреодолимому душевному желанию, то всякий миг, как вы вспомните об этом, вам будет только радостно.