– Вот я и думаю, что я делаю только по такому желанию.
– Дай Бог, дай Бог!
22 октября
Вернулся из Москвы, где пробыл больше недели. Подал прошение о выходе из университета и уже после подачи прочел в собрании студентов реферат «О высшей школе и о науке».
Со станции проехал сначала в Телятинки, а оттуда вечером, вместе с А.Д.Радынским, отправился в Ясную Поляну. Никогда не забуду сегодняшнего вечера и встречи, оказанной мне.
Когда мы пришли, только что кончился обед. Л.Н. сидел еще на своем обычном месте за обеденным столом, с краю, направо от Софьи Андреевны. Радостным восклицанием приветствовал он меня и Радынского. Я подошел сначала к Софье Андреевне, но чувствовал только его, и сердце мое было переполнено радостью. Но вот я обернулся к нему. Он протягивает мне руку, здоровается и за руку притягивает меня к себе… Наклоняюсь и целую его, и вижу сияющее, бесконечно доброе, дорогое старческое лицо!
Вечер был какой-то особенный. И Радынский после отмечал это. Такое блаженное, тихое счастье, непоколебимое согласие дружбы и братской любви, казалось, царило между присутствующими.
Л.Н. оживленно расспрашивал меня о поездке, о реферате, о встречах, о времяпровождении. Сам рассказывал о полученных в мое отсутствие книгах, об интересных письмах и о посетителях.
– Был Новиков, крестьянин. Вы слышали о нем? Ах, какой умница! Я жалею, что вы не познакомились с ним.
Говорил о книге Николаева «Понятие о Боге как совершенной основе жизни»:
– Эта работа замечательна чрезвычайной добросовестностью. Он не оставил ни одного авторитета по каждому вопросу, чтобы не указать на него, не объяснить его взгляд и не определить своего отношения к нему. Удивительно добросовестная работа! И вместе с тем чрезвычайная ясность! Он четырнадцать лет над ней работал. И, разумеется, – с грустью добавил Л.Н., – о ней никто не будет говорить и никто не будет ее читать…
Надо сказать, что книга П.П.Николаева написана под очевидным и сильным влиянием Толстого. Когда по поводу какого-то места в книге я сказал ему об этом, он улыбнулся:
– Да, я всё забываю, что я писал, и потом мне приятно узнавать…
– Были в театре? – спрашивал меня Л.Н., сидя за шахматами с Радынским. – Я читал «Братьев Карамазовых», вот что ставят в «Художественном театре». Как это нехудожественно! Прямо нехудожественно. Действующие лица делают как раз не то, что должны делать. Так что становится даже пошлым: читаешь и наперед знаешь, что они будут делать как раз не то, что должны, чего ждешь. Удивительно нехудожественно! И все говорят одним и тем же языком… И это наименее драматично, наименее пригодно к сценической постановке. Есть отдельные места, хорошие. Как поучения этого старца, Зосимы… Очень глубокие. Но неестественно, что кто-то об этом рассказывает. Ну, конечно, Великий инквизитор… Я читал только первый том, второго не читал.
Спрашивал:
– Были у Ивана Ивановича (Горбунова. – В.Б.)1 Он всё печатает листки о пьянстве… Я вспомнил того мужичка, – помните, мы ехали? Вот бы написать! Да только это будет уже в пользу пьянства. Удивительно милый был!..
Л.Н. припомнил мужичка, встреченного однажды нами во время верховой прогулки. Он ехал из города, где продавал овес, и был заметно навеселе. Неестественный румянец во всё лицо и мутные глаза выдавали его. Л.Н. поехал рядом с его телегой и стал добродушно выговаривать ему за пьянство.
– Ведь вот приедешь домой, баба бить будет! – говорил он. – Ведь будет?
– Будет… обязательно будет! – подтверждал мужичок.
В конце концов он согласился с Толстым, что пить совсем нехорошо: и грешно и невыгодно.
Л.Н. потом всё повторял:
– Как же не любить пьяных! Не совсем пьяных, а так, немного…
Между прочим, спросил меня:
– Ваша матушка уехала?
– Да, она благодарит вас за привет, который вы ей со мной послали, она была очень рада…
– Как же, да она близка мне по вас!.. Что ж, значит, Москва – живая?
– Нет, Лев Николаевич, пустая! Я насилу прожил там эту неделю. Эта суета… Театры, так, для развлечения праздных людей. Что ж, лекции?.. Так о «606» и в этом роде…*