- Что ж тут такое? - отвечал я, - случай весьма обыкновенный…
- Нет, ты представь себе подробности этой сцены! - сказал Яблочкин, вскочив с своей кровати, и на щеках его загорелись два красные пятна. - Ведь это происходило на тротуаре, по которому шел народ. Во все продолжение нашего разговора я должен был стоять с открытою головой и говорить почти шепотом, чтобы не привлечь на себя внимание зевак. Неужели все это ничего не значит?
- Довольно, довольно! - сказал я с улыбкою, - перестань горячиться, - и незаметно склонил разговор на его будущую университетскую жизнь. Лицо Яблоч-кина просияло. Он стал говорить мне, с какою любовью он возьмется тогда за новый труд; как весело и быстро будет пролетать его рабочее время; как усердно займется он уроками, которые обеспечат его существование и которых, наверное, найдется у него много; с каким удовольствием после этих уроков сядет он в своей маленькой квартире за кипящий самовар, с стаканом чая в одной руке, с книгою - в другой. - А когда, - продолжал он, - окончу курс и поступлю на службу (куда и чем, - я сам еще не знаю, но все равно), когда у меня будут хоть какие-нибудь средства для жизни, первое, что я сделаю, - составлю себе прекрасную избранную библиотеку. У меня будут свои собственные Пушкин и Гоголь, у меня будут Гете и Шиллер в подлиннике, лучшие французские поэты и прозаики. Если останутся свободные минуты от службы, выучусь по-английски, и у меня будут в подлиннике Байрон и Шекспир… А главное, душа моя, даю тебе мое честное слово, куда бы я ни попал, где бы я ни служил, никогда не буду мерзавцем. Останусь без хлеба, умру нищим, но сдержу это честное слово. Вася! - заключил он, крепко стиснув меня в своих объятиях, - ведь это будет рай, а не жизнь! понимаешь ли?.. - Он говорил, глаза его сияли, на ресницах навертывались слезы. Я пек думал о своем будущем, - вспомнил слова Яблочкина: "Нужно иметь железную волю, чтобы одиноко устоять на той высоте" и прочее… и стало мне грустно, грустно! и вот давно уже ночь, а я все еще не могу сомкнуть своих глаз и не могу взяться за какое-нибудь дело.
2
Пословица говорит: утро вечера мудренее. Так или нет, но в минувшую ночь я многое перечувствовал и многое передумал. Отчего ж и мне не ехать в университет? Неужели отец мой не уважит моей справедливой, моей горячей мольбы?.. Ну, мой милый Яблочкин, пример твой на меня подействовал. Кончено! будь, что будет! Благослови меня, господи, на честный труд. За дело, Василий Белозерский, за дело! Наверстывай теперь потерянное за зубреньем время бессонными ночами! А ты, мой бессвязный и прерывчатый дневник, бедная отрада моей скуки, покойся вперед до усмотрения. "Покойся, милый прах, до радостного утра"… Приведется ли мне увидеть в тебе более веселые строки?..
27 апреля
Весна, весна! Зимние рамы вынуты. В моей комнатке, проходя в окно и упираясь в подошву стены, горит золотая полоса яркого солнца. По стеклу ползет и жужжит проспавшая всю зиму муха. На дворе громко чирикают воробьи… но - увы! - из окна, с этого проклятого заднего двора все-таки пахнет навозом. Вблизи нет ни кустика зелени. Только у соседа, склонив над дощатым забором свои гибкие ветви, распускается одинокая старая ива.
Занятия мои подвигаются вперед. Книг я прочитал много. Перевожу с французского довольно свободно. Разумеется, всем этим я обязан моему бесценному Яблочкину, который беспрестанно помогал и помогает мне своими советами. Но как он, бедный, худ! какое у него бледное, истомленное лицо!
К батюшке я написал, что готовлюсь в университет, что уже достаточно для этого сделал. Просил у него благословения на продолжение начатого мною дела, денег на покупку некоторых руководств и на письмо это уронил две крупных слезы. Посмотрим, что он скажет.
1 мая
Утром ученики ходили к отцу ректору просить рекреации. Эти рекреации существуют у нас с незапамятных времен. В коридоре обыкновенно собираются по одному или по два ученика из каждого отделения (классы разделяются на два отделения, в словесности иногда на три) и держат совет: как умнее приступить к делу? Через кого бы узнать, в каком расположении духа находится теперь отец ректор? И вот какой-нибудь богослов отправляется разведывать, что и как, узнает от келейника отца ректора или от другого близкого к нему лица, что все обстоит благополучно, что он весел и кушает теперь чай. Богослов с сияющим лицом сообщает об этом во всеуслышание толпы, и она подвигается вперед. Богословы, как люди, имеющие более веса, идут во главе; смиренные словесники образуют хвост. Отцу ректору доложили. Он вышел в переднюю и с улыбкою выслушал просьбу учеников. "Ну что? май месяц наступил, а? Погулять хочется, а? хорошо, хорошо! Не будет ли дождя? все расстроится…" Он обертывается к своему келейнику: "Посмотри-ка в окно". - "Небо ясное, - отвечает келейник, - дождя, кажется, не будет". - "Позвольте, отец ректор, погулять в роще…" - говорит с поклоном курчавый богослов. "Позвольте…" - с поклонами повторяет за ним несколько голосов. "Ну что ж. Хорошо, хорошо! Только вы того… в роще не шуметь, песен не распевать… Вот и я приеду. А мяч-то есть у вас, а? и лапта есть?" - "Есть, есть", - с улыбкою отвечают ученики. "Ну, ступайте с богом, погуляйте. Май наступил, а? Так, так! Хорошо!"
Местность, на которой у нас бывает рекреация, довольно живописна. На горе зеленеет старая дубовая роща. Внизу выгнутыми коленами течет светлая река. За рекою раскидываются луга, блестят окаймленные камышом озера, в которых лозник купает свои зеленые ветви. Далее, поднимаясь над соломенными кровлями серых избушек, белеется каменная церковь. Ярко сверкает на солнце ее позолоченный крест и весело блестит обитый белою жестью шпиль. Это пригородное село. За селом широко развертываются ровные, покрытые молодою рожью поля; волнистою, необъятною скатертью уходят они вдаль и сливаются с синевою безоблачного неба. Подле рощи, со стороны города, местность совершенно открыта. Под ногами песок или мелкая трава. В стороне там и сям поднимаются кусты и мшистые пни срубленных дерев, но они так далеко, что мяч, посланный самою сильною и ловкою рукою, никогда до них не долетает и падает на виду. Здесь-то и бывает у нас рекреация.
Словесники являются на место действия ранее всех, некоторые тотчас после обеда. К четырем часам пополудни вы, видите уже целую толпу, которая рассыпается но всем направлениям, и в молчаливой доселе роще перекликаются громкие голоса. "Многая лета!" - гремит протяжно в одном конце, и эхо отвечает в далекой, темной чаще: "лета!" "Ах, что ж это за раздолье, семинарское житье!.." - слышится с противоположной стороны, и пробужденное эхо снова отвечает: "житье!" А небо такое безоблачное, такое синее и глубокое. Солнце льется золотом на вершины дерев, по которым перелетают испуганные людскими голосами птички. Старые дубы перешептываются друг с другом и бросают от себя узорчатую тень. Вот один ученик становится на избранное место, левою рукою подбрасывает слегка мяч и ударяет по нем со всего размаха увесистою лаптою. "Лови!" - кричит он своим товарищам, которые стоят от него сажен на сто. Несколько ловцов бросаются на полет мяча, который, описав в синем небе громадную дугу, быстро опускается вниз. "Поймаем!" - отвечает голоостриженная голова, поднимая на бегу свои руки, и… мяч падает за его спиною. "Эх ты, разиня! - упрекают его сзади, - и тут-то не умел поймать". - "Черт его знает! Мяч, верно, легок: его относит ветром". Направо, между кустами, краснеется рубаха молодого парня, который, в ожидании поживы, явился сюда из города с кадкою мороженого. Его низенькая шляпенка надета набекрень. За поясом висит медный гребешок и белое полотенце. Парня окружают ученики. "А ну-ка, брат, давай на копейку серебром. Да ты накладывай верхом… скуп уж очень…" - "Кваску, кваску!" - и торопливо подошедший квасник бойко снимает с своей головы наполненную бутылками кадку и утирает грязным платком свое разгоревшееся, облитое потом лицо. Число играющих в мяч постепенно увеличивается и разделяется на несколько кружков, каждый с своею лаптой и своим мячом. Но вот на дороге, сопровождаемый облаком серой пыли, показался знакомый нам экипаж. Его неуклюжий кузов, что-то среднее между коляскою и бричкою, неровно качался на высоких, грубой работы рессорах. Это был экипаж отца ректора. Плечистый, бородатый кучер, крепко натянув ременные вожжи, едва удерживал широкогрудых вороных, которые, с пеною на удилах, быстро неслись по отлогой равнине. На запятках, при всяком толчке колеса, подпрыгивал белокурый богослов, любимец отца ректора, бездарнейшее существо. Он, впрочем, добрый малый и не ханжа, что в его положении большая редкость. Позади, на трех дрожках, ехали профессора. Отец ректор вышел из экипажа, опираясь на руку своего любимца, который откинул ему подножку, и направился к ближайшей группе учеников. Профессора следовали за ним в почтительном расстоянии. "Ну что? играете, а? Играете? Это хорошо. Вот и деревья тут есть, и травка есть… так, так. Играйте себе, - это ничего". Он обернулся с улыбкою к профессорам: "Разве подать им пример, а? Пример подать?" - "Удостойте их… это не мешает…" - отвечало несколько голосов. "Хорошо, хорошо. Давайте лапту". Кто-то из учеников бросился за лежавшею в стороне лаптой и так усердно торопился вручить ее своему начальнику, что, разбежавшись, чуть не сбил его с ног. "Рад, верно, а? Ну, ничего, ничего…" - сказал начальник и взял лапту. "Извольте бить. Я подброшу мяч", - сказал один из профессоров, и мяч был подброшен. Последовал неловкий удар - промах! другой - опять промах. В третий раз лапта ударила по мячу, но так неискусно, что он принял косое направление, полетел вниз, сделал несколько бестолковых прыжков и успокоился на желтом песке. "Нет, нет! вы мяч нехорошо подбрасываете, нехорошо… А бить я могу, право могу". - "Не угодно ли еще попробовать?" - отвечал профессор. "Нет, что ж… пусть молодежь играет. Мы лучше походим по роще. Играйте, дети, играйте…" - и вместе с профессорами он скоро скрылся за стволами старых дубов. "Многая лета!" - грянул в роще чей-то бас, и опять отвечало эхо: "лета!" - "Это непременно Попов орет… экое горло! Достанется ему за это, - заметил стоявший подле меня ученик, - побегу его предупредить…" И сметливый добрый товарищ полетел как стрела в ту сторону, откуда принесся звук, знакомый его слуху. Кучер одного из профессоров, переваливаясь с боку на бок и загребая песок своими пудовыми сапогами, лениво шел к опушке рощи. В руках он держал завернутый в белую скатерть самовар и небольшой кулек с закусками. Ученики продолжали игру в мяч, бегали взапуски, хохотали, спотыкались и падали, стараясь друг друга посалить 1, и, за неимением лучшего, находили во всем этом большое удовольствие. С наступлением сумерек усталая толпа побрела в разные стороны домой… Яблочкина на рекреации не было. В эти дни он особенно жаловался на боль в своей груди.