— Благодарю за сочувствие, — отвечала я. — Но теперь мне не остается ничего другого, как бросить вызов судьбе. Отступать уже поздно.
— Не надо только отчаиваться, — спокойно сказал он. — На ваше откровенное признание, за которое я вам очень признателен, отвечу вам тем же. С неполноценным, ущербным человеком многого можно добиться терпением, упорством и умелым обхождением. Воспитанием пана Оскара, как видно, никто не занимался, к тому же и природа его обделила. Но, по-моему, вы сумеете оказать на него благотворное влияние.
— Каким образом?
— Наберитесь терпения, не жалейте сил и верьте в успех. Пан Оскар к вам очень привязан, вот и используйте его любовь, как орудие…
Я печально опустила голову и подумала: его уже выправляли костоправы, а теперь мне предстоит заняться тем же.
— Вы сегодня очень расстроены, — продолжал он. — А в вашем положении необходимы спокойствие и присутствие духа. Чтобы такой человек, как пан Оскар, был послушен вашей воле, надо научиться владеть собой.
Он с чувством пожал мне руку.
— Не смейтесь над тем, что я так разоткровенничалась. Я чувствую себя очень несчастной и нуждаюсь в поддержке. У меня голова идет кругом.
— Поверьте мне, — проникновенно сказал он, — я бесконечно благодарен вам за доверие и, чтобы облегчить вашу участь, помочь вам, сделал бы все от меня зависящее, все, что в силах человеческих…
— Ловлю вас на слове, — осмелев, сказала я. — Уходите от барона и возьмите на себя управление нашим имением, я прошу вас об этом, потому что испытываю к вам доверие и расположение. Пан Оскар, конечно же, ничего не смыслит в хозяйстве, и я без труда уговорю его…
Он вдруг смертельно побледнел.
— Ах, пани, не требуйте от меня этого…
— Уж не боитесь ли вы влюбиться в меня? — Я рассмеялась.
— Это было бы подлинным несчастьем, — помолчав, сказал он серьезно, — и могло бы обречь меня на бесчестье, гибельное для нас обоих. Надеюсь, я никогда не пал бы так низко, но людская молва…
— Что мне молва! — воскликнула я, пожав плечами. На глаза мне навернулись слезы, я была в такой аффектации, словно лишилась рассудка.
— Если мне понадобится ваша помощь, позвольте обратиться к вам за советом! — сказала я. — Мама любит меня всем сердцем, но она такая же беспомощная и слабая, как я. Мы с ней способны лишь плакать да отчаиваться. Барон еще беспомощней нас. Дядюшка разгневался, больше у меня нет никого на свете. Мы с вами едва знакомы, можно сказать, чужие, — прибавила я, — но, поверьте, никто не вызывает во мне такого доверия, как вы.
Протянув ему руку, я убежала. И чтобы больше не встречаться с ним, закрылась у себя в комнате. Я понимаю, что вела себя неосмотрительно и дала ему повод подумать обо мне невесть что. Но ничего не могла с собой поделать. Серафина, Серафина, какая же ты несчастная!
(Дальше опять из тетрадки вырвано несколько страниц, а вшитые на их место исписаны словно другим — более твердым — почерком. Судя по последней записи, с тех пор прошел год. Теперь владелица дневника вписывала него свои письма к матери. Одно из них и послужит как бы продолжением дневника.)
Неаполь, 1 ноября
Дорогая мама, тебя удивляет, почему мы до сих пор не возвращаемся, почему наш вояж так затянулся и неизвестно, когда кончится. Ты упрекаешь меня в эгоизме, в том, что посреди роскошной итальянской природы я забыла тебя и родные края.
Мне хотелось, чтобы ты как можно дольше пребывала в счастливом неведении, не знала страшной правды, но скрывать ее я больше не в силах!..
Сначала я стремилась подольше оставаться в чужих краях в надежде, что под моим влиянием Оскар изменится к лучшему. Но, к сожалению, дорогая мама, на свете есть люди, на которых не действует ни любовь, ни доброта, ни ласка, ни угрозы, и перевоспитать их невозможно. Их разум глух, к нему не подобрать ключа. И есть женщины, чью судьбу ничто и никто не в силах изменить. Я имею в виду Оскара и себя. Измученная, униженная, несчастная, я выплакала все глаза.
Выслушай же меня…
Мы надеялись: обделенный умом, но не злой, Оскар легко подчинится моей воле и окажется покладистым и покорным мужем. Но с нашей стороны это было ужасным заблуждением. Умственная неполноценность соединяется у него с невообразимым упрямством, а болезненная вспыльчивость приводит к тому, что в приступе ярости он прямо-таки бьется в конвульсиях, и тогда он не только страшен, но даже опасен.
Не думай, будто я преувеличиваю или пишу под влиянием минутного настроения, — к такому заключению я пришла, длительное время наблюдая за ним и безрезультатно пытаясь повлиять на него. Оскар несдержан и способен на дикие выходки. Он заходится от злости до того, что теряет над собой власть, — и никакие, самые нежные, слова в таких случаях на него не действуют. В бешенстве он разбивает все, что подвернется под руку, крушит мебель и, излив гнев, падает в изнеможении и после таких припадков нескоро приходит в себя.