Есть люди, обреченные на невзгоды и разочарования… Не знаю, моя ли в том вина или так мне на роду написано? Но к чему рассуждать? Ах, несчастная я, несчастная!..
Послушай, как было дело. Ты знаешь, мы с папой возлагали большие надежды на переезд в Вену, рассчитывали на влиятельные связи, знатные знакомства…
Барон еще накануне свадьбы был хмур, рассеян, словно его что-то угнетало. Меня это сердило. После свадьбы он тоже не изменился, хотя старался быть со мной нежным, но ласки его были неискренни, притворны. Он часто задумывался, хмурился, и я не раз заставала его в кабинете за чтением каких-то бумаг. Это занятие настолько его поглощало, что он забывал обо всем на свете и приходил в себя, только когда, бывало, дотронешься до его плеча. Папа говорил мне, что у него концессии на постройку железной дороги, крупные подряды, он ворочает миллионами и у деловых людей всегда, мол, забот полно. Но его объяснение меня не успокоило. Представление ко двору откладывалось уже до Нового года. Знатные знакомые, которыми он так кичился, почему-то не посещали нас. Барон ссылался на то, что сейчас не подходящее время, или находил другую отговорку, но при этом наказывал быть готовой к приему гостей.
Папа завел множество знакомств и все вечера напролет играл в карты. Я не предвидела катастрофы. Но на всякий случай приняла меры предосторожности, опасаясь, как бы коммерческие махинации или игра на бирже не поглотили и мое состояние…
Как сейчас помню, 15 числа под вечер я сидела в гостиной — дома никого не было — и листала журнал мод, как вдруг в тишине послышались шаги. Я подняла голову: передо мной стояла Юлька, бледная как мертвец, одной рукой держась за сердце, другой — за голову.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Пани, пани!.. — Голос у нее прервался, и больше она не смогла выговорить ни слова.
Я подумала, она опять морочит мне голову своими дурацкими романами, и с раздражением повторила:
— Говори сейчас же, что случилось? Ты знаешь, я терпеть не могу твоих охов да вздохов!
— Пани, беда… — Она закрыла руками лицо и заплакала.
Не успела я встать и подойти к ней, как с шумом распахнулась дверь и в комнату влетел отец с перекошенным от ужаса лицом, всклокоченными волосами, и, ломая руки, повалился в ближайшее кресло, поводя вокруг обезумелыми глазами.
Не на шутку перепугавшись, я подскочила к нему.
— Ради бога, что случилось?
Его ответ опередил стук в дверь. На пороге появились какие-то посторонние люди; даже не будь на них мундиров, я сразу признала бы в них полицейских. У меня потемнело в глазах.
При виде меня они в нерешительности остановились и переглянулись между собой, словно советуясь, как быть.
Тут папа вскочил с кресла и дрожащим от волнения голосом заговорил.
— Моя дочь всего месяц как стала женой барона, и ее… наше состояние не имеет никакого отношения к его имущественным делам. Ее средства…
Только тогда я поняла, верней, догадалась, что произошла беда, но размеров ее еще не предвидела.
Оказалось, барон уже взят под стражу, он подозревался в присвоении чужих денег и других мошенничествах, каких именно, я толком не знаю.
Полицейские попросили провести их в кабинет барона. И, забрав оттуда какие-то бумаги, опечатали его.
Я стояла, точно громом пораженная. Папа и Юлька подхватили меня под руки и отвели в спальню.
Но это было лишь начало, пролог трагедии. Наутро, когда я еще лежала в постели, явился следователь. Я заверила его, что ничего не знаю. Отдельно от меня допросили папу. Просмотрев мои бумаги, письма, счета, следователь убедился, что я не была посвящена в дела мужа.
Барон попросил свидания со мной, но ему отказали, — выдвинутые против него обвинения требуют полнейшей изоляции.
Да у меня и не было ни малейшего желания с ним видеться. Совершенно уничтоженная, убитая, лежала я в постели и, как избавления, ждала смерти.
Папа тоже слег, ему пришлось пустить кровь, так ему было худо.
Мы оказались в полном одиночестве: ни сочувствия, ни поддержки ждать было неоткуда, совета тоже… Некому было утешить в горе, осушить слезы отчаяния…
Юлька ревет, я лежу в постели: у меня жар, дом словно вымер.
Швейцар и прочая прислуга, еще вчера угодливо юлившая перед нами, после ареста барона вышла из повиновения. Когда полиция увозила барона, перед домом собралась толпа зевак. И Юлька боялась подойти к окну. В тишину дома то и дело врывались издевательские выкрики и брань.
Приглашенный к папе доктор зашел также ко мне. Сдержанно-вежливый, невозмутимый старик, привыкший созерцать человеческие страдания, не выразил ни сочувствия, ни жалости. Поздоровавшись, пощупал пульс и, не входя в расспросы, прописал лекарство, а перед тем как уйти напомнил, чтобы ему заплатили за визит; значит, счел нас за банкротов.