Дальше мы по очереди бродили от кабинета к кабинету, от одного врача к другому. Когда я подходил к очередной двери, возле которой толпилось множество угрюмых неприветливых лиц, я жадно искал среди них Мишу или Виталика, и, если находил, облегченно устраивался рядом. Они тоже были рады меня видеть. Возле кабинета психолога мы разговорились с Мишей. Я показал ему свое личное дело. Там среди прочего есть психологические тесты – я их проходил в прошлом году, когда люди из военкомата приходили в предыдущую школу. Тогда они зачитывали вслух вопросы, а в тесте я должен был указать «А», «Б», «В», «Г» – тот вариант, который больше, по моему мнению, подходит. Вопросы были из разряда «Как часто вам хочется себя убить?» или «Как часто вам кажется, что за вами следят». Вариант «А» предполагает «никогда», вариант «Б» – очень редко, «В» – довольно-таки часто и «Г» – всегда. Сначала я отвечал честно, потом отвлекся, прослушал несколько вопросов и в итоге, сбившись со счета, везде проставил букву «А». Только на следующем блоке вопросов я понял, что логика поменялась. Теперь «А» – наоборот, означала худший из ответов, но было уже поздно. Так я и сдал эти тесты с одинаковым ответом на все вопросы.
Миша поржал над моей историей и в ответ рассказал, как один его знакомый пришел в военкомат подписать какие-то бумажки, а ему объявили, что все – забирают. Тогда он спрятался в туалете, разорвал на мелкие кусочки личное дело, смыл их в унитаз и сбежал через форточку. Что с ним было потом, Миша не знал.
В последнем по счету кабинете – там на скрипучем стуле сидела женщина необъятных размеров – у меня спросили:
– Вы хотите служить?
Я не понял вопроса.
– Вы служить хотите? Ну в армии служить. В армию пойдете?
Сами собой в голове всплыли совершенно неподходящие к ситуации слова с урока литературы: «Служить бы рад, да прислуживаться тошно», – затем более приземленная моя собственная мысль: «Да идите вы в жопу!» Однако вслух я сказал:
– Конечно. Каждый мужик должен отслужить в армии.
– Молодец, – кивнула женщина.
Часом ранее в кабинете невролога меня спросили о том же:
– В армию собираетесь?
– Собираюсь, – соврал я.
– Вы вообще нормальный? – спросил тогда врач, подняв глаза поверх очков. – Вы у психолога уже были?
У психолога сразу за облаченной в белый халат спиной на всю стену висел плакат с краткой памяткой о признаках, по которым можно выявить психически нездоровых людей. Я так и не понял, была ли это шутка или серьезная инструкция к действию.
На плакате в самом низу маленьким шрифтом в виде сноски под двадцать вторым номером значилось: «Любой психически здоровый человек не хочет идти в армии, вследствие чего автоматически признается годным. Однако безудержное желание послужить своей стране в качестве пушечного мяса не является поводом для отсрочки или признания негодным».
Конечно, в армию я не собирался. У меня с детства плохое зрение. Сейчас уже минус шесть. Помню, до того, как мне подобрали линзы, я ходил без очков – ничего не видел дальше двух метров, но продолжал ходить слепым. В детском саду одного мальчика в очках дразнили «очкарик в жопе шарик». У меня в голове это отложилось на всю жизнь – я боялся, что со мной будет так же. Я не мог надеть очки на людях – ходил по улице почти на ощупь. Я даже номера маршрутки не видел, когда стоял на остановке. Я тормозил ее наугад, подходил рассмотреть номер, и, если он мне не подходил, просто убегал. Так что надеюсь отмазаться по зрению.
После окончания медкомиссии мы все втроем пошли к остановке. Миша жил в деревне, в получасе езды от города. Мы довольно тепло попрощались. Он оказался вполне нормальным парнем. Зря я на него наговаривал. С Виталиком мы проехали пару остановок вместе – он все так же большую часть времени молчал. Потом он вышел из маршрутки. Я поехал дальше. Возвращаться в школу не имело смысла – уроки почти кончились. Да и потом я чувствовал себя смертельно усталым, будто военкомат вытянул из меня все жизненные соки.