Рано утром, еще не вставало солнце, Долгорукий разбудил меня:
— Вставайте, капитан. Надо идти, иначе я съем вас.
Я вскочил, но сейчас же почувствовал страшную слабость и опустился на землю. Я долго сидел, не двигаясь, и Долгорукий сидел рядом со мною. Силы наши приходили к концу. Взошло солнце, и вот в розовых лучах его, в миле от нас, я увидел двух больших птиц, которые мирно паслись, наклонив к земле свои палкообразные шеи.
— Что это? — спросил я Долгорукого.
— Скорее всего, дрофы.
Но это были не дрофы. Я побоялся произнести название птиц, потому что это было бы похоже на бред.
Я хотел успокоить себя мыслью, что это мираж. Но миража не бывает при восходе солнца. Вдали паслись страусы.
Два страуса, какими я их видел в Лондонском Зоо, щипали траву, распушив свои перья, Долгорукий хмурился, очевидно ничего не понимая, как и я.
Мы не стали разрешать вопроса, откуда взялись эти птицы. Тихо начали подкрадываться, приготовив револьверы, но страусы бросились от нас бежать, помогая себе крыльями. Мы подошли к месту их пастбища, и тут большой третий страус поднялся с земли и бросился догонять своих товарищей. Я выстрелил, но промахнулся. Страусы превратились в пятнышки на горизонте, и нечего было думать убить хоть одного из них.
— Яйцо! — вдруг закричал Долгорукий. — Обед обеспечен.
На том месте, где сидел страус, действительно лежало большое яйцо, способное накормить нас обоих. Оно было теплое, — очевидно, страус только что снес его.
Долгорукий разбил яйцо револьвером и выпустил содержимое его в чайник.
— Давайте все, что можно зажечь, — сказал он.
Я вынул из вещевого мешка обертки от бисквитов и засохший букет фиалок. Я развязал его, и тут из сухих цветов выпала записка. Долгорукий в это время зажигал костер, он так увлекся своим делом, что не заметил, как я прочел записку. Впрочем, она была невелика:
"Ваша доброта сверхъестественна. Я не могу так с вами расстаться. Останьтесь на один день, скажите, что у вас заболела нога. Вечером я приеду к вам на корабль. Ю.".
Меня рассмешили эти строчки. Положение мое было настолько тяжело, что думать о любовных похождениях не приходилось. Я бросил фиалки и записку в огонь, чайник согрелся, и что-то похожее на яичницу зародилось в нем. Мы съели эту яичницу со зверским аппетитом, хотя она была не очень вкусна. Через час после завтрака силы наши начали восстанавливаться, и мы смогли уже двигаться вперед. Но мы пошли не в прежнем направлении, а свернули намного на восток. Долгорукий сказал, что все предшествующие дни мы шли параллельно полотну.
— Но откуда же страусы? — спросил я после долгого молчания. — Я нигде не читал, что птица эта родится в европейских странах.
— Вы увидите еще не такие чудеса, — ответил Долгорукий. — Россия страшно богата сырьем и идеями. А насчет страусов — дело простое: здесь недалеко находится Аскания-Нова, имение одного богатого барина, любителя зверей и птиц. Страусы оттуда. Я вспомнил это, только проглотивши яичницу.
Вечером мы вышли к полотну железной дороги. Несколько миль нам еще пришлось идти вдоль пути, пока, наконец, мы не увидели степной полустанок, возле которого стояли лошади и ходили люди. Несомненно, это были уже красные.
Мы слишком измучились за время нашего путешествия, чтобы прятаться и выжидать. Нам очень хотелось пить. Не сговариваясь, мы побежали к людям. Только у самого полустанка Долгорукий бросил мне фразу:
— Мы из Турции…
Еще не добегая до солдат, князь принялся выть, как океанский пароход во время тумана. Затем я увидел, как он начал обниматься с солдатами, и когда я подошел ближе, вокруг него люди уже стояли кружком. Долгорукий рыдал, целовал землю и повторял:
— Братцы, милые братцы…
Я не умел рыдать так громко, хотя и пытался делать это. Вообще я в миниатюре проделывал то, что делал князь. Наконец, все это перестало быть нужным. Солдаты потребовали связного рассказа, и Долгорукий повторил им все те басни о турецком плене, которые мы рассказывали белым. Нас напоили чаем и накормили отвратительными щами, сваренными на вобле. Потом повели на станцию к командиру.
Этой минуты я ждал с тревогой, но она оказалась ничуть не страшной. Командир, бледный юноша в штанах из розовой лайки, выслушал нашу повесть с улыбкой. Конечно, ему не пришлю в голову, что эти оборванные и худые солдаты, добровольно явившиеся к нему, идут по распоряжению английского правительства на борьбу с коммунизмом в самую Москву. Он задал два-три вопроса, а потом в кратких словах объяснил нам сущность большевистского учения. Затем приказал нам выдать по фунту хлеба и спросил, чего мы хотим?
Долгорукий ответил, что в будущем мы несомненно пойдем драться за Советы, но что в настоящее время мы стремимся на родину в Вологду, и нам необходимы документы для проезда. Командир отобрал у нас удостоверения и выдал маленькие бумажки, в которых было написано, что все власти на железных дорогах должны оказывать нам, как возвращающимся из плена, полное содействие при посадке в вагоны.
От командира мы вернулись к солдатам и провели с ними вечер. Они называли себя красноармейцами, но были очень похожи на солдат, с которыми мы познакомились в Крыму. Их представления о революции были примитивны, и единственно, против чего они возражали горячо, это аграрные мероприятия белых.
В общем, мы настолько понравились красноармейцам, что они предложили нам остаться с ними навсегда и даже обещали достать нам лошадей. Но мы разъяснили им, что хотим побывать дома, и они нас поняли.
Мы провели ночь у костра вместе с солдатами. Утром они обещали доставить нас на тачанке к станции, откуда поезда ходили регулярно. На самом деле они не дали нам лошадей, но подробно объяснили, как надо идти и к кому обращаться, чтобы попасть в поезд. К вечеру мы пришли на станцию, где стояло несколько поездов с продовольствием и солдатами. Здесь, предъявив наши новые бумаги на питательном пункте, мы получили немного не размолотой ржи и по куску соли. Кроме того, нам позволили влезть в поезд с больными, который направлялся в Харьков.
Поезд шел, задерживаясь на станциях по многу часов и даже дней. Я никак не мог понять, почему движение в тылу армии так плохо организовано. Долгорукий объяснял это "разрухой", но сущности этого слова я так и не понял.
На девятый день мы прибыли в город Харьков, столицу Украины. Я не захотел надолго задерживаться здесь. Хотя в Лондоне говорили, что Украина хочет отделиться от России, и это нам на руку, я решил не вмешиваться в это дело. Несколько дней мы побродили по Харькову, собирая сведения о находящихся там войсках. Но военные части приходили и уходили, так что количество и расположение войск менялись непрерывно. В свою записную книжку я занес только сведения, относящиеся к военной промышленности.
Долгорукий реализовал в Харькове десять фунтов стерлингов и в обмен получил целый мешок грязных бумажных денег. Деньги падали в цене каждый день, и поэтому мы поторопились произвести закупки, необходимые для дальнейшего путешествия. Главными закупками были сало и сахарин, которыми здесь расплачивались как деньгами. Мы дали большой кусок сала проводнику железнодорожного вагона, и он обещал довезти нас до Москвы. Ночью он провел нас в свое купе и запер там на замок. Двое суток мы ждали отправки поезда.
Конечно, я никогда не думал, что в Советской России все благополучно. Но все-таки я не предполагал столкнуться с таким безобразием, какое царило на железных дорогах. Безобразие это заключалось в смеси нецелесообразности, жестокости и ни с чем не сравнимого невежества. Многого я не мог понять. Временами я отказывался верить своим собственным глазам. И даже Долгорукий не всегда мог мне помочь своими разъяснениями.