Начался медленный рассвет. Долгорукий предложил по этому случаю выпить спирту. Мы опрокинули по две рюмки, и это нас подбодрило. Вдобавок рассвет помог выровнять путь. По моим расчетам, в четыре часа мы миновали границу. Пилот начал спускаться, и мы уже летели низко над землей, выбирая место для посадки. Наконец, аэроплан коснулся земли, побежал по снежному полю и тут задел за что-то крылом. Раздался треск, и я потерял сознание.
Все чашки были разбиты при падении, в том числе и коленная чашка пилота. Я вывихнул левую ногу, Долгорукий расшиб голову. Нас перетащили в маленькую гостиницу, где мы пролежали две недели. Только 14 марта у меня начала работать голова. Я потребовал газеты и узнал, что блестяще начатое восстание в Кронштадте было подавлено. Коммунисты взяли крепость наступлением по льду. О французе Руже в газетах ничего не писалось. Очевидно, он успел скрыться.
Полукалеками мы сели в поезд, идущий в Ригу. В Риге с помощью нашего консула и уважаемого Май-келя Джона, резидента Интеллидженс Сервис, мы уладили маленькую неприятность, возникшую в связи с нашим перелетом через границу. Мы выправили себе хорошие документы, купили готовое приличное платье и вошли в вагон первого класса "Рига — Берлин" полноправными европейцами.
Через два дня мы были в Гамбурге. И оттуда я имел возможность телеграфировать деду название парохода, на котором мы предполагали выехать в Англию.
Мы прибыли в Дувр на пароходе "Гинденбург" 20 марта 1921 года. "Гинденбург", как честный немец, пришел в порт точно по расписанию в два часа дня.
Было довольно холодно. От воды поднимался легкий пар, под которым волны хлюпали мрачно, как железные цепи. Сквозь этот бледный пар я еще издалека увидел на берегу высокую фигуру деда в старинном цилиндре и пальто. Он стоял рядом с какой-то дамой, к которой время от времени наклонялся. Сердце мое упало. Невозможно было предположить, что старик женился. Единственная дама, которая могла быть с ним на пристани, это мисс Мальмер. Значит, за год она изменила свое решение и хочет сделать шаг к возобновлению договора.
Но каково было мое изумление, когда, при дальнейшем рассмотрении, дама оказалась вовсе не мисс Мальмер. Я ничего не смог понять до тех пор, пока Долгорукий не возгласил восторженно:
— Смотрите, Кент. А ведь это моя стерва…
Действительно, рядом с дедом стояла именно она, четвертая жена князя Долгорукого. Каким образом она оказалась здесь? Мы не имели от нее никаких известий с тех пор, как расстались на улице в Севастополе. Долгорукий никогда не вспоминал о ней, даже оказавшись за границей, не потрудился навести справок о ее судьбе в нашем Константинопольском консульстве, хотя я дважды напоминал ему об этом. Свой отказ он мотивировал тем, что она, вероятно, связала свою жизнь с другим, и не стоило тратить денег на телеграммы. И вот эта загадочная дама первая встречает нас в Англии. Естественно, что мы пробивались на пристань с особой настойчивостью.
Дед выглядел розовым на морозе, но лицо его было невесело. Он крепко пожал мне руку и церемонно познакомился с Долгоруким. Затем сказал, обращаясь ко мне:
— Ты, конечно, слышал? Старик Давид сошел с ума. Три дня тому назад он подписал соглашение с Советами.
Ничего похожего я не слышал. Наоборот, до последней минуты я надеялся, что своим докладом сумею сорвать намечающееся соглашение. Я спешил изо всех сил, разбил советский аэроплан и вывихнул себе ногу. И все для того, чтобы на пристани услышать, что соглашение подписано.
— Собачья штука, — сказал дед и поджал губы.
Я подошел к княгине и справился о ее здоровье. Она ответила мне кратко и довольно холодно, в свою очередь задав вопрос, что с моей ногой и почему я опираюсь на палку. Ни одним взглядом, ни одним движением она не напоминала женщину деникинского Крыма, какой я привык представлять ее в своих мыслях. Она была одета очень прилично, во все английское.
В поезде выяснилось, что княгиня, вопреки всем мыслимым возможностям, вот уже полгода живет в квартире деда. Добралась она до Лондона довольно легко на те деньги, которые я ей перевел в Константинополь. Приехав в Лондон, она сделала визит деду, узнав его адрес в "Who’s who". Она наговорила старику много о моем благородстве и в результате совершенно очаровала его. Дед, после долгих размышлений, видя, что княгиня нуждается, предложил ей перебраться к нему. Она не стала долго отказываться. Переехала со своим маленьким чемоданчиком в мою комнату и наполнила всю квартиру дамским уютом, до которого англичане большие охотники.
Она заняла у деда денег и купила рояль. На рояли играла все, что требовал старик, и знакомила его с русскими песнями и молитвами. Помимо этого она рассказывала деду о зверствах большевиков и этим доставляла ему гораздо больше удовольствия, нежели русской музыкой. Дед вполне привык к ее пребыванию в квартире, и только изредка ему приходилось утешать себя мыслью, что княгиня в конце концов все-таки от него уедет.
Все это в поезде рассказала сама княгиня в присутствии деда, который подтверждал или отрицал наиболее спорные места.
О политике мы не разговаривали. Только когда машина стала у нашего подъезда, дед спросил меня:
— Что же ты думаешь делать, Эдди?
— Вероятно, подать в отставку, — ответил я. — Мой план, который я привез из России, не предусматривает договора с большевиками. Наоборот, я настаиваю на их полной изоляции. Но, конечно, прежде чем уходить, я постараюсь поговорить с кем надо.
Я нашел, что квартира наша очень выиграла от вселения княгини. По-прежнему было холодно, но появилось множество предметов для согревания. Кроме того, нас накормили великолепным завтраком. Китаец сделал несомненные успехи. Не без грусти я сказал Долгорукому вечером, что нам, конечно, придется расстаться. Но мы решили, что Долгорукие найдут квартиру недалеко от нас, и мы будем часто видеться. Я обещал позаботиться о дальнейшей судьбе князя, о его службе в русском отделе Интеллидженс Сервис и о вознаграждении за те услуги, которые он уже оказал английской разведке.
22 марта я имел длительную беседу с майором Варбуртоном. Нельзя сказать, чтобы он был в восторге от новой политики по отношению к России. Он объяснял перемену курса тем, что Ллойд-Джордж сам взялся за дело. Черчилль не в фаворе.
— Сходите сегодня же к мистеру Черчиллю, Кент, — сказал мне Варбуртон на прощанье. — Он часто о вас справляется. Да и узнаете вы от него больше, чем от меня.
Мистер Черчилль назначил мне свидание в скаковом клубе, за чашкой кофе. К моему великому изумлению, он вовсе не пожелал со мной говорить о русской политике.
— Это меня слишком волнует, — заявил он вполне серьезно. — С тех пор как мы решили не воевать с большевиками, а торговать щетиной, я не могу говорить о Москве без содроганья. Все дело, конечно, в старике. Верно Сесиль сказал о нем: чего можно ждать от человека, у которого из подмышек торчат конские волосы? Он самый обыкновенный купец. Сходите к нему, и вы убедитесь в этом. Своими расспросами он вымотает у вас всю душу… А я не могу изменить своего правила: уж если бить, так бить до бесчувствия… Ну, расскажите, что любопытного вы видели в Сове-тии, помимо большевиков?
Я рассказал приключение со страусами, и оно очень понравилось мистеру Черчиллю.
— Черт возьми! — сказал он и щелкнул пальцами. — А ведь мы бы могли отхватить юг России, вместе с этими страусами. И Кавказ бы тогда остался за нами на веки вечные… Нет, должно быть, я никогда не успокоюсь… Однако не смею вас задерживать. Идите к старику. Я ему позвоню, чтобы он вас принял сегодня же.
Ллойд-Джордж, красный, грузный, веселый, с зачесанными височками, принял меня в девять часов вечера в своем частном кабинете на Абингдон-стрит. Мы с ним не были знакомы раньше, но он успел прочесть мой доклад и знал мои взгляды. Он действительно засыпал меня вопросами, но вопросами особыми, к которым я меньше всего готовился. Военное дело его не интересовало совсем, он спросил только, много ли царских офицеров в Красной армии, и, не выслушав как следует ответа, перешел к экономическому положению России.