— Вы не думайте, — сказал он в виде предисловия, — что, подписав договор с Россией, мы сделали глупость. Просто я захотел пробудить у большевиков аппетит к купле-продаже. Надо же, чтобы они почувствовали, что кроме грабежа существуют другие способы обогащения. Ведь то, что они называют национализацией, может произойти только раз за весь исторический период. Другое дело торговля. Это длительное. Но тут-то мы их и поймаем. За кредит надо платить, если не деньгами, то договорами или обязательствами. А ведь вы знаете: говорят, что наши договоры гибельнее для врагов, нежели победы наших армий…
Я возразил. Прежде всего большевикам нечем торговать.
— Пустяки! — прервал меня Ллойд Джордж. — Я не знаю такой страны в мире, откуда нельзя было бы чего-нибудь вывезти. Даже с полюса можно экспортировать лед высшего качества для производства мороженого. Ведь мы не ждем сейчас из России батиста и авто. На первое время мы помирились бы на копытах, конском волосе, шкурах и бараньих кишках. За все это мы дадим им лучшие товары. У них потекут слюнки, и они повезут нам лес, соболей, икру. Вот и весь мой план. А главное — они приведут в порядок Россию. И вот тогда мы им тихонько напомним о долгах. Ей-богу, война надоела всем. Она требует уймы денег, а барыши от нее вилами по воде писаны.
В ответ на программу министра я изложил свой собственный план. Если война невозможна, то необходимо продлить блокаду. Россия издыхает. Еще полгода изоляции — и яблочко само свалится в наши руки.
Ллойд Джордж свистнул.
— Я это слышу уже три года — и днем, и вечером. Если яблочко и свалится, то не раньше, чем умрет садовник. Нельзя мерить русских на нашу мерку. Мы с вами сдались бы на другой день после того, как нам не подали горячей воды для бритья. А русские смело могут жить без суконных брюк, без чистого белья, без кофе. Все это им заменяет какая-нибудь хорошенькая идейка — будущий рай на небе, будущий рай на земле и так далее…
— Но они уже и не думают о кофе, сэр, — сказал я с жаром. — Если бы вы видели, что происходит в Москве. Люди забыли, как выглядят мясо, хлеб, крепкие сапоги. Там конина считается лакомством. Но и конина идет на убыль. И в такой момент вы, сэр, собираетесь торговать с нашими врагами и этим поддерживаете их.
— Может быть, может быть… — задумчиво пропел Ллойд Джордж. — У меня мягкое сердце, и это мне вредит. Кроме того, я думаю, что Россия и так страшно ослаблена. Нельзя же истощать полуевропейскую страну до бесконечности. Ведь надо помнить, что это все-таки рынок, который нам необходим. Слышали ли вы о том, что безработица прогрессирует в Англии? Не думаю я, чтобы блокада, которую вы предлагаете, была полезна нашим безработным.
Вновь и вновь пытался я на основании фактов заставить премьера сознаться в своей ошибке. Я доказывал ему, что первый товар, который вывезут русские, — будет большевизм самой чистой пробы. Но Джордж не сдавался, его не пугал большевизм:
— Наши рабочие слишком любят комфорт, — сказал он. — Я их знаю. Они откажутся страдать для блага своих внуков и правнуков.
В конце концов я понял, что наш разговор совершенно бесцелен. Когда я уезжал в Россию, премьер больше помалкивал, предоставляя делать дела мистеру Черчиллю. Теперь, видимо, ему надоело созерцательное состояние, и он поднялся во весь рост. Черчилль и маркиз Керзон принуждены были стушеваться, так как неудачные военные операции действительно надоели всем. Общественное мнение было за премьера, и он этим пользовался.
Я перестал возражать, и наша беседа сама собой кончилась. Прощаясь со мной, премьер сказал:
— Я вас прошу представить поскорее новый доклад о России. Только вы не пишите о том, чего там нет и что плохо. Это неинтересно. Нам сейчас важно узнать, какие ресурсы у них сохранились, и, пожалуйста, поподробнее о том, как скоро они могут наладить у себя хозяйство…
Я ушел от премьера с тяжелым чувством. Коммерческая жилка взяла в Англии верх над боевой активностью. Мой одиннадцатимесячный труд в исключительно тяжелых условиях пропал даром. Черт бы побрал эти течения в политике и этот парламент! Мне остается теперь только одно: подать в отставку.
24 марта. Я подал прошение об отставке, ссылаясь на подорванное здоровье, — результат пребывания в голодной Москве. Упомянул и о падении с аэроплана. Думаю, что отставка будет принята.
25 марта. Сегодня Долгорукие переехали от нас. Они сняли небольшую квартиру на нашей улице. Дед подарил княгине рояль и тяжело вздохнул в минуту прощания. Мы уговорились бывать друг у друга и даже обменялись ключами.
Вечером Гроп тихо, совсем как в Москве, появился в моей комнате.
Прежде всего он поздравил меня с благополучным окончанием рискованного путешествия. Я поблагодарил его за заботу обо мне. Потом он справился о моем здоровье. После этого встал, поклонился преувеличенно вежливо и сказал:
— Позвольте поздравить вас, сэр. В Англии организовалась своя собственная Коммунистическая партия.
Сначала я думал, что Гроп острит неуклюже, как острят провинциальные констэбли. Но он тут же вытащил свою записную книжечку и сообщил мне, что в прошлом году в августе коммунисты отделились от независимой Рабочей партии и организовались самостоятельно.
— Почему же их не арестовали на первом же собрании? — спросил я.
— Трудно, сэр. Их оказалось около двух тысяч. Невозможно обременять тюрьму такой оравой.
— Но ведь это же несчастие. Что предполагает делать правительство?
— Многое, очень многое. Прежде всего при нашей службе образован особый отдел, специально по коммунистической опасности. Сил Скотленд-Ярда тут недостаточно. Ведь коммунисты не остановятся перед изменой, агитацией в войсках и так далее.
— Ну, и как работает отдел?
— Прямо скажу: плохо. Я ведь сам теперь числюсь там. У нас не хватает опытных провокаторов. Это дело для нас новое. Есть предположение выписать агентов из Америки, но я не думаю, что из этого выйдет прок. А без хороших провокаторов ничего не поделаешь. Ведь коммунисты не жулики, а рабочие. Как вы вотретесь в их среду? Надо иметь мозоли на руках, хриплый голос и багаж в голове. А таких ребят у нас на службе не имеется. Так-то, сэр…
Гроп долго еще рассказывал мне новости наших канцелярий, политические сплетни, парламентские скандалы. Упомянул и о росте безработицы. Информатор он был превосходный, все нужные даты и адреса у него были записаны в книжке. Но я невнимательно слушал его. Я был возмущен до глубины души тем, что творится в Англии.
За один год произошло столько перемен! Куда мы идем? Правительство не понимает или не хочет понять, что такое большевики. Премьер отделывается шуточками… Я ходил по комнате и думал, а Гроп все говорил и говорил. И остановился на минуту только тогда, когда он задал мне вопрос:
— Записались ли вы, сэр, в коммунистическую партию в России? Я хочу сказать, конечно, есть ли у вас документ?
Я махнул рукой.
— Напрасно, сэр. Этот документ мог бы здесь сослужить службу.
— Нет, — сказал я совершенно категорически. — Никакой службы здесь он сослужить бы не мог. Я подал прошение об отставке. Я не привык работать в сумасшедшем доме.
Гроп тихонько хихикнул.
— Как, сэр? — сказал он. — Вы хотите бросить службу в такой решительный момент, когда Англия трещит по всем швам?.. Вы — знающий русский язык… Вы вдруг уходите…
— Ничего не остается делать. Я солдат и привык бороться, как солдат, на фронте или в тылу. А ехать с моим русским языком в Россию, чтобы торговать там сукном, я не могу.
— Вряд ли вам все-таки удастся уйти в отставку, сэр, — произнес сочувственно Гроп. — Вы можете получить длительный отпуск, — да. Но отставка не в правилах Интеллидженс Сервис. Вам не разрешат уйти, вы слишком хорошо зарекомендовали себя. Ведь вы, конечно, знаете, что все попытки уйти в отставку с нашей службы всегда кончались неудачей?