Меня разбудил мелодичный звонок. Очень хорошо, что звук сделали таким приятным и не очень громким. Он вошёл в мой сон, став его составной частью, а потом отделил явь от сна и легко, без принуждения вывел меня из забытья. Наверное, это какое-нибудь новое изобретение, и теперь меня каждое утро будет будить ненавязчивый сигнал. Такие звонки установлены в каютах каждого члена экипажа, а может, и у пассажиров, потому что повар подаёт завтрак в определённое время. Честно говоря, мне было странно ощущать себя в незнакомой каюте на корабле, набитом неизвестными мне людьми. Как обнаружилось позднее, соседка справа у меня горничная, а сосед слева — командир. Напротив — каюта первого штурмана, а напротив командира — каюта бортинженера. Напротив горничной расположился повар. Каюты учёных размещены после кухни, столовой и кают-компании. Рубка, как место запретное для непосвящённых, находится в стороне от всех, а особенно от пассажирских кают. То, что каюты вмещают в себя все мыслимые удобства, говорить не приходится, а для экстренного разговора с капитаном предусмотрена специальная кнопка: нажмёшь на неё, и капитан ответит. Понятно, что у меня не возникает желания её нажать. Если капитану вздумается мне что-то сообщить, он сможет сделать это, опять-таки не выходя из каюты. Точно так же мистер Уэнрайт может связаться с любым человеком на борту. К воротнику моей куртки приколот небольшой цилиндрик, по которому в любое время командир может отдать мне распоряжение.
В коридоре я никого не встретила, но в рубке уже собралась вся команда, кроме меня. Лица сосредоточенные, преисполненные чувства ответственности. Я понимаю, что все войти в рубку одновременно не могут и кто-то обязательно будет последним, но всё-таки мне было неприятно, что последней оказалась именно я. Да ещё командир обронил на меня мимолётный взгляд, сухо поздоровался и сообщил, что хочет напомнить нам о наших обязанностях. Когда чувствуешь себя неловко, предпочитаешь спрятаться куда-нибудь в уголок, но первый штурман и бортинженер вежливо расступились, и мне поневоле пришлось встать между ними и оказаться лицом к лицу с холодным и каким-то бесчувственным англичанином. Впрочем, "лицом к лицу" — это сильно сказано, потому что он был выше меня на голову, если не больше, и мне приходилось смотреть на него снизу вверх. Мистер Форстер был ему под стать, хоть и не такой худой, что, однако, скрывалось просторным костюмом, а бортинженер лишь вчера почему-то показался мне среднего роста, на деле же был значительно выше, а уж мощен был непомерно. Между двумя такими соседями я образовала провал и, бросив взгляд на то место, где я стояла и нарушала этакую демонстрацию силы, командир показал, что называть его бесчувственным было преждевременным, так как по лицу его вновь прошло что-то типа судороги, словно ему было невыносимо видеть меня в рубке. Возможно, эту мимолётную тень заметила лишь я, как человек заинтересованный и имеющий причины быть настороженным. В дальнейшем он уже не показывал так явно своего недовольства, а может, и отвращения, и сохранял суровое бесстрастие.
Мистер Уэнрайт коротко сказал нам о наших обязанностях, но ничего нового не открыл. Пока он говорил, я старалась к нему присмотреться, ведь мне предстояло ещё очень долго иметь с ним дело. Лицо у него не было ни красивым, ни некрасивым. Форма удлинённая, черты довольно правильные, чёткие, глаза среднего размера. Ничего яркого, броского. Думаю, что дело здесь не в форме носа, губ или разрезе глаз, а в характере. Будь мистер Уэнрайт чуть поживее и подобрее, то и лицо у него сразу стало бы симпатичным, а сейчас передо мной была холодная суровая маска.
Особенно сверлить его глазами я, конечно, не могла и рассматривала исподтишка, чтобы не привлекать внимания, но, похоже, я могла бы обозревать его в бинокль, и он всё равно бы этого не заметил: ни разу его взгляд не обратился на меня. Похоже, нам предстоит общаться лишь по самой крайней необходимости, связанной с работой, а в остальное время он будет меня игнорировать. Я согласна, если при этом будет соблюдаться вежливость, и меня это не будет тревожить, если с прочими двумя сослуживцами у меня сложатся нормальные человеческие отношения. Пока же я ощущала, что справа и слева от меня стоят два истукана и внимают командиру с тупой солдатской готовностью. Хотелось бы мне посмотреть в это время на себя. Вполне может быть, что как раз я-то и выглядела тупее всех.
Кончив говорить, мистер Уэнрайт познакомил нас с расписанием наших вахт (выяснилось, что на мою долю ночных вахт не выпадает), а затем каждый занялся своим делом. Мне предстояло рассчитать курс "на повороте" (как это называлось у нас с Зиной) и представить работу первому штурману, а тот, проверив расчёты и внеся разумные предложения, или вернёт их мне для доработки или отдаст командиру. Кроме того, мне надо было спешно познакомиться с расположением приборов, чтобы ориентироваться среди них с закрытыми глазами, потому что я по собственному опыту знаю, как это облегчает работу.
Моя вахта началась сразу же после роспуска собрания, и мистер Форстер вежливо, но несколько, как мне показалось, свысока указал мне моё рабочее место и вкратце ознакомил с системой расположения приборов, очень разумной и удобной, не скажу, что лучшей, чем у нас на корабле, но два момента мне понравились, и после того, как я обдумаю, как их включить в нашу систему с большей пользой, я предложу их Алексею Афанасьевичу. Почему бы не воспользоваться опытом западных коллег?
Кстати, я через предложение пишу "мне показалось", "я ощущала", "я чувствовала". Но я, и в самом деле, воспринимала окружающих людей не глазами, а чувствами. Что я могла увидеть? Лишь внешние данные тех, с кем я в это время имела дело. Сначала я обозревала командира, потом очередь дошла до первого штурмана, а бортинженера я так и не успела рассмотреть, потому что он отправился в свой ежедневный обход корабля. Мистер Форстер внешне довольно благообразен, даже привлекателен. Нос у него красивый, прямой, с лёгкой горбинкой, глаза обычные европейские, светло-серые в голубизну, губы твёрдо очерчены, производят впечатление тонких из-за его манеры их крепко сжимать, подбородок выдаётся вперёд, но не так сильно, как мне это показалось вчера. Я читала, что выдающийся вперёд подбородок — признак мужественности и силы характера. Может, эта отличительная особенность его лица накладывает на весь его облик отпечаток властности и лидерства, а может, его мужественная душа заявляет о себе через взгляд, но сразу чувствуешь, что этот человек стремится к чему-то великому, мечтает о подвигах и героической работе и, кто знает, возможно, скоро его имя прогремит на всю Вселенную. Но это его дело, а для окружающих важно, чтобы, стремясь в звёздные дали, он при этом не задевал их самолюбия. Мне не понравилась его манера разговаривать. Я и формально и по существу у него в подчинении, все мои расчёты будут представлены ему, со всеми вопросами я буду обращаться опять-таки к нему, с плохой стороны я себя ещё не проявила, непочтительности не выказывала, так что это высокомерие, пробивающееся в его обращении со мной, подчёркивание своего начальственного положения, меня коробило. Интересно, такая манера обращения с подчинёнными присуща лишь первому штурману или это норма поведения на корабле? А может, я просто привыкла, что ко мне уважительно относятся Алексей Афанасьевич и в Комитете, и болезненно переношу любое другое отношение к своей персоне? Наверное, чтобы делать выводы, нужно накопить побольше данных, а не руководствоваться первым возникшим чувством.
Как бы то ни было, я испытала удовольствие, когда мистер Форстер оставил меня одну, а сам отправился завтракать. Почувствовав себя на свободе, я прежде всего очень внимательно огляделась вокруг и своими глазами, а не глазами первого штурмана увидела окружающие предметы. Что ж, сразу можно было сказать, что зрелище впечатляло. Прежде всего, это был не наш грузовик, выполняющий бог весть какие по своему разнообразию функции, а исследовательский корабль новейшей конструкции, предназначенный для дальних межзвёздных перелётов, следовательно рубка здесь была несравнимо больше и позволяла иметь перед глазами все необходимые приборы, заполнявшие все стены сверху донизу. Потом надо отметить стиль. У нас, к сожалению, приборы от разных заводов и, не говоря уж о внешнем оформлении, даже покрашены разной эмалью. Здесь же дизайнеры приложили немало стараний, и тёплый насыщенный серый цвет выступающих стенок приборов и окантовок переходил в светло-серый цвет панелей, расчерченных указателями и оживлённых экранами. Белый потолок и серый пол дополняли композицию и создавали впечатление простора. Если честно говорить, пока я смотрела на окружающий меня мир глазами художника, разноцветное мигание лампочек, усеивающих панели, казалось праздничной иллюминацией, и лишь потом я осознала, что даже цвета лампочек подобраны очень тщательно и для зрительного восприятия и для работы с приборами. Каждый цвет соответствовал определённому назначению, а сочетание этих цветов позволяло человеку с плохо развитым чувством цвета легко ориентироваться среди мигания или ровного горения лампочек, но и не резало глаз чрезмерными контрастами.