На обед я возлагала большие надежды, как на единственное пока средство побыть в обществе живых людей, а не роботов. Первым ударом было то малоприятное обстоятельство, что и за столом я не была избавлена от замораживающего влияния командира и первого штурмана, так как моё место оказалось как раз между ними. Я сама себе показалась заключённым между двумя тюремщиками. Кое-как подавив разочарование, я утешилась тем, что издали буду прислушиваться к интересным разговорам психологов, их тонким рассуждениям, а в дальнейшем, когда познакомлюсь с ними лично, то оба мои монстра не помешают мне слушать их более заинтересованно, как людей близких. Вот тут-то меня постигло ещё одно разочарование: общей беседы не было. Наши учёные собратья, сойдясь вместе за одним столом, отнюдь не пустились в умные споры, а углубились в процесс жевания и глотания, коротко и неинтересно переговариваясь с ближайшими соседями. Я надеюсь, что их поведение объясняется тем, что они малознакомы, а потом, со временем они станут общительнее. Пока мне оставалось лишь наблюдать.
Тридцать незнакомых лиц не запомнишь сразу, да и первое впечатление бывает обманчивым. Прежде всего я обратила внимание на довольно молодую негритянку, миниатюрную, стройную, похожую на ожившую статуэтку. Кроме этой чёрной женщины был пожилой негр с абсолютно белыми курчавыми волосами. Своей вежливостью и предупредительностью выделялся круглолицый японец. Затем мой взгляд скользнул по задумчивому индусу и остановился на черноволосом маленьком французе-южанине. По-видимому, он тоже тяготился скучным застольем и поглядывал на всех поочерёдно живыми, проницательными и вместе с тем весёлыми глазами. Я читала в какой-то старинной книге мнение некоего француза, что французы — это весёлые русские, а русские — это грустные французы, и сразу почувствовала симпатию к этому плотному человечку. На миг мы встретились глазами и, кажется, каждый понял мысли другого. Он обвёл взглядом обедающих, прихватив напоследок и моё чопорное окружение и… нет, не состроил гримасу, однако нечто такое мелькнуло в выражении его лица, что я бы улыбнулась весёлому французу, если бы не холодность, так и веявшая от мистера Уэнрайта. Холодность, это ещё слабо сказано: он замораживал всё вокруг себя. Мистер Форстер был попросту очень официален, а командир, как Снежная Королева, способен был погубить любое дыхание жизни.
Чтобы не смотреть лишь себе в тарелку и вместе с тем не поддаться под провоцирующее на смех влияние моего Тартарена, я продолжала осмотр обедающих. По более или менее ярко выраженным национальным признакам я смогла выделить невысокую пожилую вьетнамку с гладко зачёсанными и собранными в пучок чёрными без седины волосами, армянина с характерным носом, китайца с тонкими правильными чертами лица почти европейского типа и лицо явно кавказской национальности, но я не поняла, какой. Прочих можно было лишь разделить на северян и южан. Я знала, что здесь двое русских, но у нас люди имеют слишком разнообразную внешность, и я не стала гадать, предоставив разгадку будущему.
В рубке дежурил мистер Гюнтер, но мне и тут не удалось увидеть его лицо, потому что он сидел ко мне спиной, очень напряжённо работал и на звук шагов даже не повернул голову. Мне было неловко отрывать его от дела из-за пустякового желания наконец-то с ним познакомиться, поэтому безликий бортинженер так и остался для меня загадкой. Но зато мне можно было не стесняться в своих действиях, и первым делом я достала список пассажиров, чтобы узнать, как настоящее имя Тартарена, и выяснить национальность кавказца с узким моложавым лицом, длинным носом, смуглой кожей и седыми волосами. Выяснилось, что последний — чеченец по имени Аслан Исанбаев, а первого зовут Тома Рок.
Тома Рок. Не знаю откуда, но мне это имя почему-то очень знакомо. Надо будет поразмыслить на досуге, откуда. Вдруг из памяти выплывет какая-нибудь потрясающая история, и маленький плотный французик превратится в легендарную личность.
Японца, как и следовало ожидать, звали Якамура. Не знаю, так ли уж распространена эта фамилия, но почему-то мне она встречалась несколько раз и, если бы меня неожиданно попросили назвать какую-нибудь японскую фамилию, то я бы назвала именно Якамура. Армянина звали просто и понятно: Армен Карушанов, а вот чтобы запомнить имя индуса мне понадобится время, так как напротив его номера стоит сложная запись, которую я скопировала на листок: Бинойбушон Бхоттачарджо. С Бинойбушоном всё ясно, но на Бхоттачарджо надо будет на всякий случай попрактиковаться, а то вдруг придётся к нему экстренно обратиться. Пожилую вьетнамку звали Май Нгуен. Если учесть, что Нгуен в переводе на русский означает кузнец, то запомнить её имя было проще простого — Майя Кузнецова.
Теперь мне надо было бы выяснить, кто такая эта грациозная негритянка. Пока я листала список, вчитывалась в национальности и прикидывала, кем она могла быть, в рубку вошёл командир и пристально на меня посмотрел. Брать список пассажиров никому из членов экипажа не возбраняется, поэтому не в его власти было мне помешать, но взгляд его был таким суровым, словно, будь его воля, он не просто отобрал бы у меня этот список, а вырвал бы его у меня из рук и разорвал в мелкие клочки, умудряясь сохранять при этом полную невозмутимость, потому что я не представляю его потерявшим сдержанность. Мистер Уэнрайт пощёлкал рычажками на приборе, всмотрелся во вспыхнувшую на табло диаграмму, покосился на меня, а я перевернула очередной лист.
— Вы уже приступили к работе, мисс Павлова? — спросил он.
Если в нём и было что-то хорошее, так это речь. Он не квакал, как американец, не глотал окончаний, а произносил слова чётко, ясно и с отличным произношением.
— Да, сэр, работа идёт полным ходом, — ответила я, подражая его чопорной манере.
Пожалуй, моя негритянка могла быть только Салли Хаббард, американкой. В списке я нашла и американца Джейка Лейна. Может, он и есть тот седой негр? Я вновь просмотрела национальности пассажиров и обнаружила в нём конголезийца, имя которого в присутствии командира я списывать не стала, а потому сразу же забыла. Ясно было, что седой негр был из Конго. Но раз больше среди пассажиров негров не было, то из этого можно заключить, что Джейк Лейн белый, а раз так, то сердце моё теперь спокойно и гордость удовлетворена, ведь ясно же, что двух американцев в Комиссию пригласили всего лишь как двух разных расовых представителей, а не из-за первенства их страны. Могли бы уж тогда пригласить и индейца, ведь, кто знает, может, у них ещё сохранилась их странная, почти мистическая связь с природой. И ещё жаль, что в Комиссию не включили какую-нибудь опытную цыганку, гадалку и колдунью. Когда речь идёт о непонятном, таком, как свойства бесовской планетки, нельзя пренебрегать ничем, даже возможностями ведьм и шаманов.
— Мисс Павлова, вы что-нибудь ищете? — не выдержал мистер Уэнрайт.
Будь мы не в космосе, и на Земле и будь это не человек, с недостатками которого приходится мириться, чтобы не обострять отношения, я бы его поддразнила и ответила, что ищу, кто этот симпатичный француз. Однако приходилось считаться с обстоятельствами перелёта, а также с тем немаловажным фактом, что командир был ходячим механизмом.
— Я искала имя и национальность негритянки, которая сидела за столом почти напротив вас.
— Мисс Хаббард, — выдал механизм интересующие меня данные. — Американка.
— Ещё я знаю, что в Комиссии есть двое русских. Как представительница той же национальности, я хотела бы…
Механизм дал сбой и вместо точной справки весьма сухо произнёс:
— Мисс Павлова, чтобы в будущем не возникало недоразумений, я сразу же ставлю вас в известность, что не поощряю дружбы с пассажирами. Они будут выполнять свою работу, а мы должны обеспечить им благополучный перелёт к месту их работы, дождаться конца исследований и отвезти их назад. На Земле вы можете видеться со своими соотечественниками когда захотите, но на корабле вы будете встречаться с ними только за общим столом, а в кают-компанию прошу вас не ходить и знакомств с членами Комиссии не заводить.