— Его нашли мёртвым, мисс, — проговорил командир. — Он принял яд.
Не думала, что весть о самоубийстве нападавшего на меня человека окажется так тяжела. Мистер Форстер применил мои речи, обращённые к командиру, к себе и, услышав о маске, поверил, что разоблачён. А если бы он отсиделся в лаборатории и подлечил свои раны у доктора, то мог бы продолжить своё губительное дело. Потерпев неудачу со мной и дойдя до отчаяния, он убил бы и мистера Уэнрайта, как предмет ненависти, и меня, как возможную разоблачительницу.
— Он был один, сэр?
— Один. Почему вы об этом спрашиваете?
— До сих пор мисс Сергеева не ошибалась, а в рубке она сказала: "Я вижу два лица рядом. Два мёртвых лица". Я думала, она имеет в виду мистера Форстера и меня.
Выдержка у командира, действительно, оказалась поразительной. Он всего лишь сказал своим ровным, лишь слегка изменившимся голосом:
— Мисс Павлова, я уже вам говорил, что если с вами случится несчастье, то виноваты в этом будете вы сами. Мисс Сергеева не ошиблась и в этот раз. Там, действительно, были два лица, и оба можно назвать мёртвыми. Рядом с мистером Форстером лежала маска.
— Мисс Сергеева была великой женщиной, — сказала я. — Интересно, поняла она, кто её убийца, до того, как умереть? Если бы не её дар предвидения, она была бы сейчас жива.
— Кто знает, мисс.
Мы помолчали.
— Мисс Павлова, — снова заговорил он. — Сегодня мы улетаем… через… два часа. Теперь у меня нет первого штурмана, так что вам придётся занять его место. Считайте, что это повышение.
— Есть, сэр.
— Знаю, что вам не надо говорить о ваших обязанностях.
— Да, сэр. Приступать к работе?
— Да, мисс.
— Есть какие-нибудь новости, сэр?
— Умерла мисс Лунге. Пришлось изолировать мистера Араужо и мистера Мастраяни… Нет, они никого не пытались убить, но их состояние признано опасным, причём мистер Мастраяни сам просил его изолировать. Возможно, после отлёта им станет лучше, а после соответствующего лечения они вернутся к нормальной жизни.
Позже, чтобы до конца прояснить дело мистера Форстера, я спросила у бортинженера, слышал ли он сигнал вызова, когда первый штурман велел ему оставаться в столовой у тела повара, а сам ушёл.
— Нет, мисс, — ответил немец, сочувственно глядя на меня. — Мистер Форстер сказал, что его вызывают из рубки, но он стоял далеко, и я не слышал сигнал. Позже раздался ещё один короткий сигнал, однако мне было приказано оставаться на месте. Я думал, что он ещё не добежал до рубки, мисс.
Все точки над i были поставлены. Мистер Форстер неплохо придумал. Он знал об исполнительности немца и мог быть уверен, что на один сигнал, прозвучавший вскоре после его ухода, немец не прореагирует, а проверять, сколько раз я нажимала на кнопку вызова, никто не будет.
Когда я вошла в рубку, там всё было в полном порядке, но меня резанул по сердцу пустой стол, где раньше красовался графин. Обезьянка была такая милая, симпатичная, трогательная, что её гибель была похожа на потерю живого существа.
В девять часов мы покинули эту опасную планету. Без мистера Форстера в рубке было непривычно, однако работа скоро заставила меня отвлечься от переживаний.
18 февраля
У меня совсем не остаётся времени для дневника. Теперь, без мистера Форстера, объём работы, естественно, увеличился и вахты стали длиннее, но у меня такое чувство, что я отдыхаю. Нехорошо так говорить о мёртвом, но этот человек был слишком высокомерен для того, чтобы было приятно находиться с ним в одном помещении. Я к нему привыкла и довольно легко переносила его общество, однако лишь теперь, став сама себе хозяйкой, я поняла, как он меня угнетал. Думаю, что теперь мой дневник не представляет собой ценности, раз он перестал быть записками сумасшедшей, а историю одного преступления при отчёте можно изложить по памяти, так что я буду записывать в него всё, что захочу. Со вчерашнего дня меня не мучают мысли о смерти, потому что слова Серафимы Андреевны о двух мёртвых лицах разъяснились. Остаётся непонятным, что она имела в виду, говоря о чёрной записи, но пока я не хочу об этом думать. Я так измучилась за последние дни, что теперь хочу отдыхать.
Мы летим второй день. Заболевших паническим страхом пока не выявлено, так что есть надежда, что с этим злом покончено, однако люди, у которых высвободились звериные инстинкты, долго ещё будут представлять опасность. Кое-кто из них, чьё состояние, по показаниям приборов, признано опасным, изолированы, но среди тех четырнадцати человек, которые пользуются полной свободой, возможно, притаился зверь и ждёт удобной минуты для нападения. Мы пытаемся соблюдать все меры предосторожности ("мы" относится и к экипажу и к пассажирам). Но опасность всё равно существует.
Я написала о значившихся нормальными четырнадцати человеках и пришла в ужас. Из тридцати учёных признаны условно здоровыми лишь четырнадцать. Семь человек изолированы, причём трое из них совершили преступления. В специальной камере лежат одиннадцать трупов (трое умерли от ужаса, мистер Форстер покончил с собой, остальных убили). Печальный итог экспедиции. Учёные работают над отчётом, но, на мой взгляд, три экспедиции, подвергшиеся влиянию планеты, должны убедить кого угодно в том, что от этого царства зла и жестокости надо держаться подальше. Если существует на свете дьявол (о чём до сих пор ведутся споры), то его обителью должна быть эта планета. Жаль только, что понятное для всех остаётся непонятным для избранных, взявших на себя задачу управлять странами и миром. Я боюсь, как бы желание получить сокровища, таящиеся под непривлекательной поверхностью планеты, не побудило их рискнуть чужими жизнями и, в итоге, наводнить нашу Землю кровожадными убийцами. Теперь от учёных зависит написать такой отчёт, чтобы убедить самого неразумного.
Мистер Уэнрайт дал мне ключ от рубки, потому что здесь мне часто придётся оставаться одной. Когда бортинженер и командир отправляются обходить корабль (одному мистеру Гюнтеру было бы опасно), я запираю дверь изнутри и ничего не боюсь.
Мисс Фелисити большую часть дня хозяйничает на кухне одна (также заперев дверь в столовую), и лишь перед трапезами к ней присоединяется мистер Гюнтер для обеспечения безопасности.
Вчера день был слишком сложным, и график посещения столовой остался таким же, как и во время пребывания на планете, а сегодня для облегчения работы мисс Фелисити и скорейшего освобождения бортинженера от обязанностей сторожа мы вернулись к прежнему расписанию, однако видеть пассажиров мне не удастся. Я буду приходить в столовую, когда все уже поедят, а потом с бортинженером возвращаться в рубку. Доставлять пищу изолированным от общества учёным будут их коллеги, принимая от поварихи еду и посуду. Не знаю, как осуществляется этот процесс. Наверное, в изоляторах предусмотрены специальные окошечки, потому что открывать дверь и трижды в день входить к конголезцу, загрызшему двух человек, к мистеру Бойтано, на чьей совести три жертвы, или к японцу, задушившему женщину, мне представляется слишком опасным.
Сегодня командир, придя после завтрака, лично проводил меня до столовой и сразу же вернулся в рубку, чтобы подежурить во время моего отсутствия. Все уже разошлись, и бортинженер энергично собирал посуду, стремясь максимально помочь мисс Фелисити.
В обед повторилась та же история, но только мне пришлось сначала подменить мистера Уэнрайта на боевом посту, а потом уже он проводил меня до опустевшей столовой.
Во время ужина я дежурю, так что я вполне законно приду в столовую после всех.
Чрезмерная опека командира показалась мне сначала обременительной, однако, когда мы проходили по пустому коридору до памятного угла, я мысленно уже не возражала против сопровождения. Удивило меня вначале также и то, что мистер Уэнрайт даже в обед, когда я по всем законам должна сидеть за одним столом с пассажирами, умудрился сделать так, что я их не вижу, но потом сообразила, что так он обеспечивает себе возможность меня не встречать. Не знаю, может, с исчезновением непосредственной опасности в лице командира-убийцы, я становлюсь беспечна, но мне кажется, что такие предосторожности излишни. Кто может напасть на меня днём, когда учёные друг у друга под наблюдением? Вот ночью я не рискнула бы выйти из каюты ни за какие блага.