Вчера я забыла записать, что поздно вечером по коридору между каютами вновь кто-то ходил. Не знаю, кто это может быть и не сообщить ли об этом командиру. Неуютно и тревожно становится на душе, когда я думаю, что в нашем отсеке нас осталось лишь четверо, причём один постоянно в рубке. Мне вновь не назначили ночных вахт, а на этом корабле, полном убийц и убитых, дежурить ночью, наверное, очень неприятно.
19 февраля
При нынешних обстоятельствах самая лучшая новость — это полное отсутствие новостей. День прошёл на редкость спокойно. В рубке я всё больше одна, потому что в мои часы дежурства у командира и бортинженера много дел, которые надо выполнить вне рубки. Помимо ежедневного обхода корабля, дежурства в столовой мистера Гюнтера и выяснения обстановки у пассажиров мистера Уэнрайта, им надо отдохнуть перед ночными вахтами. Скучать мне особенно некогда, потому что долгие беседы у нас вообще не приняты, а помимо обязательной работы я продолжаю обосновывать свою теорию. Единственно, чего мне не хватает, так это Броськи. Сегодня из кухни принесли другой графин довольно примитивной формы, выдающей бездарность его творца, но что мне до этого уродливого сосуда? Если бы по его стенке карабкалась Броська, я примирилась бы с его внешним видом, но прицепить к нему обезьянку почему-то не догадались.
Вот тут начинается самое интересное. Было как раз моё утреннее дежурство, когда в дверь рубки постучали и бодрый голос возвестил, что пришёл бортинженер. Я открыла и мистер Гюнтер торжественно поставил на Броськин стол найденное в кухне убожество.
— Вот, мисс! — гордо возвестил он. — Чтобы было чем защищаться. И не стесняйтесь его бить, потому что в запасе имеются ещё два. Я скажу, когда надо остановиться.
Командир, зашедший зачем-то в рубку, тотчас же вышел, оставив нас одних, а мне очень захотелось испробовать на немце им же принесённое оружие самозащиты. Я до сих пор горюю по Броське, а он изволит насмехаться.
— Спасибо, сэр, вы очень предупредительны. А нет среди тех двух графинов такого, какой разбился?
— Нет. Тот графин принёс мистер Уэнрайт. Редкая, говорят, вещь, но вы нашли ей хорошее применение. Закройте за мной дверь, мисс.
Я машинально заперла дверь и задумалась. Для меня было открытием, что сухарь-англичанин принёс сюда такой изящный графин. Зная его, я бы не удивилась, если бы он принёс нечто прямолинейное, с чёткими простыми линиями и геометрическим рисунком, но командир выбрал интересный по форме и необычный по рисунку графин с очаровательной обезьянкой. А я эту обезьянку разбила. Конечно, любой мог бы её разбить, потому что и немец опрокидывал графин, правда, удачно, однако разбила всё-таки я. Не будь этого, неизвестно, что бы со мной сделал мистер Форстер, но теперь, когда наш поединок отошёл в прошлое, я с новой силой пожалела о Броське. Дело непоправимое и перед командиром неудобно, ведь бортинженер сказал, что графин был редкой вещью, наверное, старинной, доставшейся по наследству, прошлого ещё века. А может, он потому и принёс его сюда, что доставшаяся по наследству вещь не отвечала его вкусам, возможно, и неплохим, но иным?
Когда после завтрака мы с бортинженером возвращались в рубку, я его спросила:
— Мистер Гюнтер, вы не знаете, кто поздно вечером ходит по коридору?
Немец беспокойно замигал.
— Вам не о чем тревожиться, мисс, — заверил он. — Это не посторонний.
— В таком случае, кто и зачем?
Мистеру Гюнтеру было очень неловко, и он ускорил было шаг, чтобы поскорее добраться до рубки и не успеть ответить, но я его удержала.
— Нет, сэр, сначала ответьте на мой вопрос.
Немец, олицетворявший все земные скорби (как ни старался он перенять у командира бесстрастие), вздохнул.
— Это мистер Уэнрайт проверяет, чтобы каюты были заперты. Он стал это делать после убийства мисс Хаббард.
Знала бы я, в чём дело, я бы не дрожала от страха, прислушиваясь к приближающимся тихим шагам. Но я тогда подозревала командира во всех смертных грехах, так что вряд ли простое объяснение мистера Гюнтера меня бы успокоило. Я бы лишь заподозрила своего убийцу в новых коварных замыслах. Разве могла я поверить, что он печётся о моей безопасности?
— Мисс Хаббард сама открыла дверь каюты, наверное, под действием гипноза, — возразила я. — И мистер Георгадзе сам пришёл в столовую. Мисс Яниковская тоже сама пришла к убийце. Вряд ли проверка запертых дверей имеет смысл.
— Имеет, мисс, — убеждённо сказал немец. — Если бы мистер Уэнрайт знал, что и мужчины могут подвергнуться нападению этого маньяка, то он и у повара стал бы проверять надёжность запора и спас бы ему жизнь.
— Я не понимаю, о чём вы говорите, мистер Гюнтер, — призналась я. — Не хотите ли вы сказать, что он запирает нас с мисс Фелисити в наших каютах на ночь?
Если это так, то мой страх перед таинственной силой, тянувшей меня из каюты, был напрасен. В любое другое время я бы возмутилась самоуправством командира, но, помня о мучительном сопротивлении чужой воле, я была непривычно кротка.
— Нет, мисс. Вы могли бы свободно открыть дверь и выйти.
— Тогда я совсем ничего не понимаю.
— Если бы вы открыли дверь ночью, раздался бы сигнал и мистер Уэнрайт успел бы предотвратить преступление. Но я прошу вас не говорить командиру о нашем разговоре. Я не должен был вам обо всём этом рассказывать.
— Хорошо, мистер Гюнтер. Но могу вас уверить, что за мной не нужен строгий контроль. Не знаю, как мисс Фелисити, но я не поддаюсь гипнотическому воздействию.
— Да, мисс, я понимаю, — согласился бессовестный немец. — И защищаетесь вы отлично. Я положил на ваш стол нож. Вы его нашли?
— Да, спасибо.
— Он сам закрылся или вы его не открывали?
— Это старинное оружие, сэр, — объяснила я. — Называется кастет. Не знаю точно, как им пользуются, но мне он помог.
Так что я выяснила причину тихих шагов в неурочный час. Пусть я и была в безопасности, однако это не умаляет моей стойкости, победившей чужую очень сильную волю. Но как-то унизительно сознавать, что каждый мой шаг прослеживается. Отныне я буду помнить, что когда я открываю дверь, в каюте командира раздаётся сигнал, ведь не отключает же он его на день.
20 февраля
Сегодня день, можно сказать, прошёл, так что до прилёта осталось восемь полных дней, а на девятый мы приземлимся. Скорее бы миновали эти дни. На земле все, а учёные в особенности, подвергнутся самому тщательному обследованию, прежде всего психиатрическому, и тогда окончательно будут выяснены люди, нуждающиеся в изоляции и лечении. Меня вновь охватили эти тревожные мысли после неожиданной встречи. Мистер Уэнрайт провожал меня в столовую на завтрак. Мы уже подходили к открытой двери, когда навстречу шагнул мсье Рок в сопровождении мужчины восточного типа и недурной наружности, в котором я узнала турка Арифа Ходжу, мало изменившегося, разве лишь ставшего каким-то настороженным, что немудрено. Но мне не было дела до турка, потому что передо мной стоял Тома Рок. Как часто я думала о нём, представляя, что когда-нибудь мы с ним увидимся, вспоминала его живые глаза, весёлые и проницательные в одно и то же время, но теперь он застал меня врасплох. От неожиданности я остановилась, а маленький плотный француз приветствовал меня улыбкой, в которой было что-то неестественное.
— Доброе утро, мадемуазель! — поздоровался он. — Как давно мы не встречались!
— Доброе утро, мсье Рок, — растерянно отозвалась я.
От командира веяло леденящим холодом, но он вынужден был терпеть наш обмен любезностями.
Мне было не по себе в обществе мсье Рока. Весёлый жизнерадостный человек, которого я окрестила Тартареном, исчез. Передо мной стоял незнакомец, от странного взгляда которого мне становилось не по себе.
— Извините, мсье, — сказала я, торопливо проходя мимо.
— Мы с вами ещё увидимся? — галантно осведомился француз.
— Несомненно, — ответила я.
Если прежде мне доставляло удовольствие смотреть на мсье Рока, то теперь он будил во мне чувство тревоги. Что-то в нём сильно изменилось, и эта перемена отражалась во взгляде. Он не похудел, не подурнел, не казался усталым, но при внешней схожести передо мной стоял чужой, незнакомый мне человек.
Мистер Уэнрайт бросил на меня бесстрастный взгляд, и я порадовалась, что и он и бортинженер остаются прежними: он — олицетворяя собой механизм, а бортинженер — пытаясь ему подражать.