В «Дневнике» действительно немало импульсивных, раздраженных, по
верхностных и подчас совсем необоснованных суждений о литературных
коллегах. Гонкуры говорят здесь прямо от своего имени, не пряча от
читателя своего авторского лица; их личное, пристрастное отношение
к людям и событиям проявляется куда определеннее, чем в романах,
и эта особенность «Дневника» придает ему характер действительно вол
нующего «человеческого документа».
В «Дневнике» проступают и такие, не красящие Гонкуров черты,
как чрезвычайное самомнение и тщеславие, которые вели к преувеличе
нию ими своей литературной роли и умалению заслуг других писателей,
подозрительность, обидчивость и нетерпимость к критике. Видел ли Эд-
22
мон Гонкур, отдавая «Дневник» в печать, что на многих страницах
авторы показывают самих себя в не очень выгодном свете? Во всяком
случае, он не стал приукрашивать образ авторов, освобождать его от
заурядных человеческих слабостей и опубликовал свой и брата авто
портрет без всякой ретуши.
Но мы находим в «Дневнике» не только психологический автопорт
рет Гонкуров. Весь их духовный мир получил здесь свое выражение.
Гонкуры предстают на страницах «Дневника» как люди своего времени,
носители порожденных им идей, вкусов и предрассудков, которые отли
чали ту часть французской творческой интеллигенции, что находилась
в разладе с буржуазным обществом, но не способна была порвать с
ним. Тут и там на страницах «Дневника» раскиданы политические суж
дения Гонкуров — порой глубокие и проницательные, порой наивные
или вовсе ошибочные, свидетельствующие об их идейной беспомощности.
Вообще склад ума Гонкуров не предрасполагал их к философскому,
отвлеченному мышлению. И все же из «Дневника» достаточно отчетливо
вырисовывается общая картина отношения к миру, к человеку и обще
ству, характерного не для одних Гонкуров, но и для целого поколения
французских писателей. Мы ясно видим, что пессимистическая окраска
их мировоззрения — следствие глубоких разочарований во всякого рода
социально-политической и религиозной демагогии того времени, которой
это поколение ничего не могло противопоставить, кроме общегумани-
стической скорби, проповеди «научного» познания, толкуемого к тому же
ограниченно, и прославления искусства. Гонкуры выступают в «Днев
нике» как единомышленники ряда современных им выдающихся писа
телей — таких, как Флобер, Бодлер, Леконт де Лиль. Все они пережили
крушение надежд и иллюзий после бесславного конца буржуазной Вто
рой республики и утверждения грубой цезаристской диктатуры Луи Бо
напарта. Не найдя пути к прогрессивным силам общества, они утратили
веру в прогресс. О каком прогрессе может идти речь, если «рабочие
хлопчатобумажных фабрик Руана питаются сейчас листьями рапса,
матери вносят имена своих дочерей в списки проституток» («Дневник»,
запись 28 января 1863 года).
Отнюдь не будучи глубокими социальными мыслителями, Гонкуры
записывают в «Дневнике» свои наивные мечтания о правлении некоей
духовной аристократии, открытой для народа и широко пополняющейся
людьми из различных слоев вплоть до «мыслящих рабочих». Им хотелось
видеть правительство, которое «попыталось бы уничтожить нищету». Но
они сами чувствовали беспочвенность таких надежд. А политическая
действительность Второй империи не являла собой ничего утешитель
ного. Гонкуры высказывают на этот счет в «Дневнике» весьма печальные
соображения. Не удивительны выводы, которые делали эти честные,
антибуржуазно настроенные, но ограниченные условиями своего времени
23
писатели: «В конце концов это приводит к величайшему разочарованию:
устают верить, терпят всякую власть и снисходительно относятся к лю
безным негодяям — вот что я наблюдаю у всего моего поколения, у всех
моих собратьев по перу, у Флобера так же, как и у самого себя. Видишь,
что не стоит умирать ни за какое дело, а жить надо, несмотря ни на что,
и надо оставаться честным человеком, ибо это у тебя в крови, но ни
во что не верить, кроме искусства, чтить только его, исповедовать только
литературу. Все остальное — ложь и ловушка для дураков» («Дневник»,
28 января 1863 года).
Последующее развитие истории полностью опровергло пессимизм