снова звоним у дверей Брендо и застаем там целое семейство.
Хозяина ждут к обеду. Мы беседуем с семейством актера чуть
ли не до шести часов. Брендо нет и нет!
В половине восьмого мы поймали его в артистической
Французского театра.
— Выкладывайте... — говорит он, одеваясь и бегая по ком
нате в белом пеньюаре. — Не могу, увы, не могу прийти на
читку. — Он кидается то за гребнем, то еще за чем-нибудь.
— А сегодня вечерком?
— Не могу! Мы с друзьями прямо отсюда отправляемся
обедать... Хотя, стойте! Сегодня я буду пятнадцать минут не
занят во время спектакля, вот я и прочитаю! Подождите меня
в зале.
Играли какую-то пьесу Гозлана. Наконец опустили зана
вес. Брендо наша пьеска понравилась, и он обещал поговорить
с Уссэ. В восемь часов везем рукопись и письмо на квартиру к
Лире. В девять мы снова у г-жи Аллан, которая в кругу семьи,
каких-то школьников, выглядит совсем по-домашнему, — мы
выкладываем ей все события этого дня. Таков был наш первый
день авторских треволнений.
Два дня спустя мы, трепеща и замирая, ждем решения
своей участи на скамье, на одной из площадок лестницы Фран-
47
цузского театра. И вот из кабинета Уссэ доносится голос г-жи
Аллан: «Не ожидала от вас, да, да, не ожидала...»
«Провалились!» — говорит один из нас, в полной духовной и
физической прострации, которая так великолепно схвачена
у Гаварни: юноша, в отчаянии рухнувший на стул в тюремной
камере Клиши *.
Все кончено. Наш мыльный пузырь лопнул. И откровенно
говоря, пьеса «В новогоднюю ночь» не заслуживала большего.
Такова судьба первых литературных мечтаний. Они сущест
вуют лишь для того, чтобы взлететь к небу, провожаемые взгля
дом детей, сверкнуть и лопнуть.
ГОД 1 8 5 2
Конец января.
«Молния» — еженедельное обозрение литературной, теат
ральной и художественной жизни» — вышла в свет 12 января
1852 года.
И вот мы играем в журнал. У нашего журнала есть своя
редакция — на первом этаже в доме на улице Омаль, которая
тогда только начинала застраиваться. У нас имеется свой управ
ляющий, которому выдаются сто су под расписку. Это Путье,
богемный художник, друг Эдмона по коллежу. У журнала своя
линия поведения: романтизм, чистый, резкий, строгий, без вся
кой примеси. Бесплатное помещение объявлений и даже пре
мии: Вильдей, проекты которого так же экстравагантны, как
его бархатные жилеты и часовые цепочки, придающие ему вид
какого-то итальянского князя, украшающего своей особой
табльдот, — Вильдей задумал устроить в виде премии бал для
подписчиков. Итак, у нашего журнала есть все, кроме подпис
чиков.
Мы проводим в конторе два-три часа в неделю, и всякий
раз, когда раздаются шаги на этой новой улице, где мало про
хожих, мы ждем, не появится ли подписчик, читатель или со
трудник. Никто не является, ни рукописи — невероятно! — ни
даже поэты — уже совсем непостижимо!
Мы бесстрашно продолжаем выпускать журнал впустую,
сохраняя веру апостолов и иллюзии акционеров. Вильдей вы
нужден продать коллекцию «Ордонансы французских коро
лей», чтобы продолжить существование журнала, затем он на
ходит ростовщика, у которого раздобывает пять-шесть тысяч
франков. Никаких изменений. Нас упорно не замечают. На ме
сте нашего управляющего-художника появляется другой, по
4 Э. и Ж. де Гонкур, т. 1
49
фамилии Каю, создание столь же фантастическое, как и его
имя, книгопродавец из района Сорбонны и член Академии го
рода Авранша; потом третий управляющий, похожий на щел
кунчика, бывший военный, — у него нервный тик, поэтому он
поминутно косится на место, где некогда красовались его эпо
леты, и сплевывает через плечо.
Я бросаю Вильдею мысль о Гаварни, он загорается этой
мыслью, и журнал начинает выходить с литографиями Га
варни.
Осуществляя замысел устроить бал для подписчиков, Виль-
дей взял у своего ростовщика партию в двести бутылок шам
панского; оно начало портиться, и мы решаем вместо бала
«Молнии» устроить семейный праздник в редакции. Пригла
шены все знакомые «Молнии». Разыскали Путье, потом одного
архитектора, затем торговца картинами и всяких неизвестных,
приглашенных случайно, наспех; на каком-то вечере подобрали