двух девиц; позвали Надара, который начал печатать серию
своих карикатур в нашем журнале, — он предлагал открыть все
окна и зазывать прохожих, чтобы помогли распить шампан
ское.
В один прекрасный день у нашего журнала появляется под
писка. Подписчица — актриса, единственная душа, пожелав
шая выписать «Молнию». Это была певица из Музыкального
театра *, г-жа Рувруа. Она выгодно поместила свои шесть
франков: Вильдею предстояло впоследствии немало промотать
с ней из своих двух миллионов.
Однажды, когда любовница Вильдея, рыжая особа по имени
Сабина, зашла к нам в редакцию и спросила: «А почему этот
человек, вон там, в углу, такой печальный?» — ей ответили
в один голос: «Это наш кассир!» < . . . > 1
У меня есть родственница, миллионерша, по пятницам она
съедает только одну селедку, и то ее отцу достаются мо
локи. Пока ей не исполнилось девятнадцать лет, ей не давали
мыла. < . . . >
Когда человек умирает от расширения сердца, на лице его
появляется выражение экстаза. Одна девица, которую считали
умершей от расширения сердца, лежала неподвижно, лицо ее
было закрыто простыней, отец рыдал у постели; вдруг она сни-
1 Ломаные скобки с отточием означают пропуск фрагмента (см.
комментарий). ( Прим. редакции. )
50
мает простыню с лица, становится на колени, долго утешает
отца, который начинает верить в чудо, потом она говорит: «Те
перь я могу спать», — и снова накрывает лицо просты
ней. < . . . >
Некий господин, путешествуя, завязывает узелки на носо
вом платке, чтобы запомнить города. <···>
Бывают книги, похожие на итальянскую кухню, — они на
полняют, но не насыщают. <...>
Постель, на которой человек рождается, воспроизводит себя
и умирает, — написать об этом когда-нибудь. < . . . >
Право, мне хочется скинуть звание гражданина Франции,
как сорочку, которая жмет под мышками. < . . . >
У меня было два родственника.
Один из них звался маркиз Тимолеон де Вильдей. Он был
сын министра Людовика XVI. В прошлом — государственный
секретарь у графа д'Артуа. Это был, каким я его помню, вели
чественный седовласый старец, щеголявший ослепительным
бельем и великолепными манерами светского человека, — вид
благосклонный и в то же время слегка надменный, лицо Бур
бона, изысканность Шуазеля и молодая улыбка при виде
женщин.
Этот любезный, очаровательный обломок двора отличался
всего одним недостатком — он не мыслил. За этой маской не
было ничего. За всю свою жизнь я не слышал, чтобы он гово
рил о вещах, которые бы не были сугубо материальными, вроде
погоды или блюда за обедом.
Он выписывал и отдавал в переплет «Шаривари» и «Моду» *.
В спальне у него стояла ковровая скамеечка для коленопрекло
нений во время молитвы. Он был воистину от природы добрым.
В деревне он приглашал к себе своего кюре, и так как кюре
приносил ему розы, он не чувствовал, что у того воняют ноги.
У маркиза был старый лакей в ливрее, старый экипаж и ста
рик негр, которого он привез из колоний, где во время эмигра
ции вел легкомысленный образ жизни и крупно играл. Этот
негр был как бы частицей XVIII века, как бы постоянным на
поминанием о горизонте его молодости.
Он ходил к мессе, постился, говел. К концу поста он стано
вился раздражительным. Тогда он ворчал на прислугу.
4*
51
Он голосовал за правительство, которое способствовало
росту ренты. Он запирался, чтобы подсчитать с кухаркой рас
ходы. Это называлось у него работой. А когда он прибывал
в свои владения, вся челядь должна была выстраиваться у
крыльца.
Он любил пошутить по поводу клистиров. У него были не
слыханные предрассудки: так, например, он считал, что люди,
которые смотрят на луну в подзорную трубу, вставляют туда
какие-то штучки, которые вредны для зрения.
Присутствие женщины было ему всегда необходимо, — овдо
вев, он поселил у себя супружескую пару из своей родни, чтобы
не лишиться общества.
У него была мебель времен Реставрации, кресла, обтянутые
шелком, над которыми словно витала тень тюрбана самой гер
цогини Ангулемской.
Было в нем нечто от великого принципа, впавшего в дет
ство. Это было животное — доброе, благородное, почитаемое, —