много безрассудства, немного смешного — такова была эта га
зета, которая никогда, — в этом была ее особенность и ее до
стоинство, — не стремилась стать выгодным делом.
Воскресенье, 20 февраля.
В конце декабря Вильдей, побывав в министерстве полиции,
голосом, каким говорят в пятом акте пьесы, произнес:
— Против газеты возбуждено преследование из-за двух
статей. Одна — статья Kappa, а вторая — это статья со сти
хами. Кто за последнее время приводил в своей статье стишки?
— Мы.
— Ах, это вы! Очень мило...
Вот каков был повод к возбужденному против нас преследо
ванию, из-за которого нас предстояло вызвать в суд исправи
тельной полиции, запятнать нас обвинением в оскорблении об
щественной морали и добрых нравов и, вероятно, подвергнуть
наказанию, — и все это без каких-либо отголосков в прессе,
кроме публикации приговора, где наше преступление будет
определено в такой общей форме, что с трудом можно будет
провести грань между нами и каким-нибудь педерастом или
монахом-игнорантинцем, пристающим к мальчикам.
Пятнадцатого декабря мы напечатали статью-фантазию, со
ставленную из разных обрывков и отдельных заметок. Статья
называлась: «Путешествие из дома № 43 на улице Сен-Жорж
к дому № 1 на улице Лаффит». Путешествие в духе Стерна *,
62
от нашего дома до редакции газеты, с прихотливо-фантастиче-
ским обозрением разных промыслов, лавочек со всяческими
странными товарами, торговли картинами и безделушками, —
всего, что встречается по пути, в том числе лавочки одной
особы, бывшей натурщицы, некогда знаменитой в среде худож
ников; в описание этой лавочки мы вставили, не упоминая имен,
историю одной «Обнаженной» Диаса; Натали послала ее Ра-
шели, а последняя отправила ее обратно к Натали, которая
отомстила целомудренной Рашели письмом. Эти два письма
хранились у Жанена в экземпляре пьесы «Габриелла» *. По по
воду Диаса мы процитировали пять строчек из Таюро: *
Телом дивным и нагим
К Адонису приникает,
Гладит юношу она
И ему, упоена,
Шею нежную кусает.
Именно за то, что мы процитировали эти пять строк, право
судие нашей страны предъявило нам обвинение и собиралось
нас покарать.
Но за этим невероятным ребяческим предлогом к судебному
преследованию крылся какой-то смысл. Была какая-то подоп
лека, тайный приказ правительства суду, чувствовалась рука
министерства полиции, озлобленность чиновников, подозрения
начальника канцелярии, литературные взгляды министерства
и, возможно, месть актрисы — все то, что в империи эпохи
упадка собирает грозовые тучи.
Мы давно чуяли готовящийся удар. Газета не пользовалась
хорошей репутацией, редактора-издателя недолюбливали за
графский титул и за материальную независимость. «Париж»
все считали продолжением «Корсара». Мы лично тоже не осо
бенно нравились. Мы слыли необузданными орлеанистами, а в
Сен-Жерменском предместье нас знали как людей, отказав
шихся написать кантату. Даже цитировали наш ответ на пред
ложение ее написать, воистину ответ в древнеримском духе.
Так что мы остерегались прибегать к резкому стилю и сильным
эпитетам.
Невзирая на все это, зловещие слухи множились. Дюма,
связанный с человеком из министерства полиции, ведающим
прессой, с н е к и м Латур-Дюмуленом, представителем промыш
ленной богемы, которого он однажды водил к Жирардену,
когда Латур-Дюмулен хотел ввести новую модель пуговицы
для гетр, — итак, Дюма-сын держал нас в курсе всех обид и
63
мстительных замыслов, которые там скапливались: «Господин
де Вильдей прибывает в министерство в собственном экипаже.
Мне подают его визитную карточку, и когда я прошу его обо
ждать, он уходит... Вот вам доказательство враждебных на
строений газеты: все просто в лепешку расшибаются, чтобы до
стать приглашения в Тюильри и к господину Ньеверкерку,
а газета никогда и не обращалась с такой просьбой».
Господин де Мопа говорил аббату де Сюзини, хлопотавшему
за Вильдея: «Господин Вильдей играл на понижение, нам его
газета нежелательна». Не следует к тому же забывать, что Ра-
шель была любовницей принца Наполеона *.
Мы ждали, мы плохо спали ночью, как спят, при режиме
Империи, в ожидании суда исправительной полиции. Ничто