50
довать неприятельские позиции, и новый вид оружия, способ
ный сразу же уничтожить батальоны, даже целые части вра
жеской армии. И, подобно ребенку, до самозабвения поглощен
ному чтением своих первых книг, уносишься в необозримые
просторы, вообразив себя на час героем самых невероятных и
фантастических приключений.
Сколько прогулок совершено было по круговой дорожке в
моем саду, в которых участвовало лишь мое тело, тогда как
мысль моя целиком была занята изобретением некоей субстан
ции, разлагающей кислород или водород вдыхаемого нами воз
духа, чтобы сделать его смертоносным для легких целой прус
ской армии!
Четверг, 13 октября.
Странное чувство овладевает тобою — скорее чувство горе
стного унижения, нежели страха, — когда вспоминаешь, что
эти близкие холмы уже не принадлежат французам, что в этих
лесах уже не гуляют люди, изображенные на рисунках Га
варни, а в этих красиво освещенных солнцем домах не оби
тают больше твои друзья и знакомые; когда видишь в подзорную
трубу на этой искони парижской земле людей в гусарских
меховых шапках и черно-белое знамя; когда чувствуешь, что
в четырех тысячах метров от тебя, за зеленеющим горизонтом
притаились те, кто был разбит под Иеной *.
Я вижу, что по спуску от Пасси к Трокадеро все развалины
и пробоины в стенах облеплены взрослыми и мальчишками;
взгромоздившись друг над другом на осыпающийся щебень,
они следят за канонадой. У ног их стоят женщины в шелковых
косынках и тупо смотрят в том же направлении. Среди лило-
ватых и рыжих тонов пейзажа поминутно вспыхивают дымки,
оставляющие за собою в небе маленькие, круглые, плотные,
как хлопья ваты, облака.
Вокруг меня следят в подзорные трубы, а то и просто не
вооруженным глазом, за траекторией снарядов, поочередно вы
летающих то с форта Исси, то с форта Ванв и скрещиваю
щихся над холмом и над лесом Кламар. Масса народу, и ог
ромная лестница Трокадеро кажется совсем черной от толпы
любопытных.
С империала омнибуса я вижу на мосту Согласия окружен
ных взводом солдат семерых неприятно рыжих людей в голу
боватых мундирах; перед ними с пением и криками бежит,
приплясывая, толпа ребятишек: это ведут пленных баварцев.
От Пантеона, по улице Муффтар направляюсь на Итальян-
4*
51
скую площадь. Среди убогих, совсем деревенских по виду лав
чонок, среди мясных лавок с объявлениями, извещающими, что
во время осады здесь будут торговать кониной, среди булоч
ных, перед которыми стоят огромные подводы, груженные
мешками с мукой, среди ручных тележек с красным луком —
шум и толчея: женщины в клетчатых чепцах, синих ситцевых
передниках и с оголенными руками, хилые старцы с медалями
Святой Елены, жирные бродяги в пристежных воротничках от
Верона, — кишащая толпа, к которой поминутно примеши
ваются солдаты Национальной гвардии, в затрапезном виде
отправляющиеся на учение.
На всем пути от Итальянской площади и до Ботанического
сада покрывают клеенчатыми тентами хлева; везде строят ба
раки — на поперечинах, как на трапециях, виснут ребятишки;
и везде блузники проходят строевое учение, а взлохмаченные
и оборванные девчонки, со сверкающими цыганскими глазами,
вооружившись жердями, подражают каждому их движению.
И поминутно проезжают возы, нагруженные до высоты вто
рого этажа, возы с некрашеными деревянными столами, скамь
ями, манерками — всем инвентарем, необходимым для обору
дования тысяч караульных помещений, потребных сейчас
этому взявшемуся за оружие населению.
Спустилась ночь. Маленькие летучие мыши зигзагами но
сятся на фоне густо-лиловых сейчас башен собора Парижской
богоматери и бледного неба, словно прочерченного внизу ря
дами черных булавок — штыками вооруженных толп, темными
колоннами движущихся по мостам. <...>
Пятница, 14 октября.
Удивительно, право, как привыкаешь к этой жизни под
ритм пушечных выстрелов, среди отдаленного рычания, оглу
шительного треска, могучих воздушных колебаний; в моменты
затишья тебе не хватает энергических волн этих звуков, и ты
напряженно прислушиваешься к безмолвному горизонту.
Захожу за Бюрти в Тюильри *. Дожидаясь его, гляжу по сто
ронам. Во дворе национальные гвардейцы играют в курочку *.
Под перистилем свалены в кучу походные кровати, а рядом
поместила свой столик уродина-маркитантка. Перила лестницы
покрыты чехлом, к нему булавкой приколота бумажка с
надписью: «Смерть ворам!»
Бюрти оказывает мне во дворце самый радушный прием,
он счастлив, почти горд, попирая ногами этот паркет. Его каб-
52
луки стучат победоносно — он, сын торговца модными това
рами, обосновался в королевских покоях; и какое-то удовле
творение низменной зависти сквозит в мещанском ликовании
моего приятеля, который может теперь поместить свои ляжки
в одно из кресел, служивших седалищем для императорского
зада.
Под почерневшими от времени потолками — свидетелями
празднеств и ужинов Империи, под их прекрасной потемнев
шей позолотой, напоминающей мне позолоту на потолках ве
нецианских дворцов, среди бронзы и мрамора еще не вполне
упакованной обстановки, отражаются в великолепных зерка
лах неприветливые лица канцелярских писак с длинными во
лосами на республиканский манер либо с рыжеватым седею
щим венчиком вокруг лысины — угрюмый облик чистых и не
подкупных *.
Вдоль стен подымаются до самого потолка набитые пап
ками деревянные полки. Столы завалены беспорядочными гру
дами писем, бумаг, расписок и счетов. На гвозде, вбитом в по
золоченную раму зеркала, висит «Инструкция для разбора кор
респонденции». У меня такое чувство, будто я попал в черный
кабинет сыскного ведомства, учрежденного Революцией; в этой
злобной перлюстрации Истории есть что-то внушающее мне
отвращение.
Члены комиссии помещаются в зале Людовика XIV. Там-
то и происходит разбор документов. Беру наугад одну бу
магу — это счет, из которого явствует, что великий мот Напо
леон III платил за штопку своих носков по 25 сантимов за
пару.
Суббота, 15 октября.
Жить замкнувшись в самом себе, обмениваться с людьми
мыслями одинаково скудными, вращающимися неизменно во
круг одного и того же; читать ежедневно известия — отнюдь,
впрочем, не неожиданные — о позорной войне, находить в га
зетах все ту же надоевшую жвачку — сообщения о пораже
ниях, пышно именуемых наступательной разведкой; быть из
гнанным с бульвара из-за вынужденной экономии газа; ли
шиться возможности жить цивилизованной жизнью, потому что
город теперь ложится спать вместе с курами; отказаться от
привычки читать и уноситься мыслью в сферу возвышенных
идей из-за унизительной прикованности этой мысли к заботам
о пропитании; быть лишенным всего, что являлось отдыхом
для интеллекта просвещенного столичного жителя, жить без
53
всяческих вестей и новостей, — словом, прозябать в однооб
разных и суровых условиях войны, — это значит для парижа
нина изнывать в столице от провинциальной скуки.
Нынче вечером по улице шел впереди меня какой-то чело
век, заложив руки в карманы, довольно весело мурлыча какую-
то мелодию. Но вдруг он остановился и, словно очнувшись,
воскликнул: «Черт возьми! А ведь дело-то совсем дрянь!» Этот