рыми, отчего те, кто бежал перед пруссаками, способны героиче
ски погибнуть от руки своих сограждан? Как мы должны про
клинать сегодня бездарное правительство Национальной обо
роны за то, что оно не сумело пробудить в людях такую храб
рость.
Весь день слышится шум этих машин смерти, и кажется,
будто временами их обуревает человеческая ярость. Омнибусы
повернули свои фонари красным внутрь, чтобы их не захва
тили, когда они будут проезжать через район Интендантских
складов.
Понедельник, 10 апреля.
В этой затянувшейся войне, при отсутствии каких-либо
преимуществ, могущих принести победу той или иной стороне,
бросаешься от одной крайности к другой — от страха к на
дежде, — ведь чего только не объявляют, чего только не говорят,
не пишут, не врут.
Около пяти часов вечера во весь опор прискакал вестовой
и будто бы передал приказ откатить осадные орудия на Буль
вары. В то же самое время к Отейльской заставе прибыло под
крепление в триста человек.
Примирение между Версалем и Коммуной — это мечта
идиота!
125
Среда, 12 апреля.
Проснувшись сегодня утром, я увидел, что над фортом Исси,
который я считал уже взятым, развевается красный флаг *.
Итак, версальцев отбили. В чем причина этого упорного сопро
тивления, какого не встретили немцы? В том, что идея Родины
умирает. В том, что формула «Все народы — братья» встречала
сочувствие даже в дни прусского нашествия и нашего жесто
кого поражения. В том, что идеи Интернационала — безразли
чие к национальности — проникли в массы.
В чем еще причина этого упорства? В том, что в нынешней
войне народ сам заправляет всей военной кухней, сам руково
дит ею, не подчиняясь военщине. Это развлекает простых лю
дей, занимает их, и потому ничто их не утомляет, не обескура
живает, не отталкивает. От них можно добиться всего, даже
героизма.
Елисейские поля по-прежнему под обстрелом, снаряды доле
тают до проспекта Альма, а любопытные добираются до Обели
ска, и толпу их ежеминутно разрезает гонец, который мчится
галопом, лежа плашмя на лошади, точь-в-точь как обезьяна в
цирке.
Возле баррикад на Вандомской площади снуют взад и впе
ред грязные коричневые шинели, у некоторых на ружьях бол
таются котелки. У этих людей такой вид, будто они выставляют
напоказ всю свою грязь.
Когда наш омнибус проезжает мимо Интендантства, откуда
ежеминутно вывозят бочки с вином, кондуктор рассказывает
мне о страшном опустошении складов: офицеры требуют для
своих солдат двойной паек, а женщины из Бельвиля каждый
день уносят в передниках по четыре-пять буханок хлеба.
Суббота, 15 апреля.
Нынче утром работал в саду, под свист пролетающих над
головой снарядов. Два или три рвутся совсем близко. На вилле
кричат: «Все — в подвал!» И вот мы, как и наши соседи, в под
вале. Вокруг дома — взрывы ужасающей силы. Это Мон-Ва-
лерьен посылает нам каждую минуту по снаряду*. Тягостное
ощущение тревоги, когда при каждом пушечном выстреле, в
те секунды, пока снаряд летит, тебя терзает страх, что он вот-
вот угодит в твой дом, в тебя самого.
Вдруг — страшный взрыв. Пелажи, вознамерившаяся собрать
вязанку дров и стоявшая на одном колене, от сотрясения дома
126
садится на землю. Мы со страхом ждем обвала, грохота катя
щихся камней... Ничего!.. Набираемся храбрости и высовываем
нос на улицу... Ничего!..
И все начинается снова и длится около двух часов, вокруг
гремят взрывы, касаясь нас своим дыханием. Вот опять взрыв,
от которого дребезжит цинковая крыша.
Трусливое чувство, какого я ни разу не испытывал при нем
цах. Мое физическое состояние никуда не годится. Я кладу
на пол матрас и, улегшись на него, погружаюсь в какое-то дре
мотное оцепенение, сквозь которое лишь смутно ощущаю кано
наду и смерть. Вскоре к бомбардировке присоединяется чудо
вищная гроза, и раскаты грома и канонады вызывают у меня, в
моем укрытии, ощущение стихийного бедствия: кажется, будто
наступил конец света. Часам к трем гроза утихает, а стрельба
становится более упорядоченной, снаряды падают теперь впе
реди моего дома, на Бульвар и в ров, где федераты вновь уста
навливают осадные орудия.
Когда канонада на время умолкает, я совершаю обход дома.
Да, можно и в самом деле подумать, будто мой дом был ми
шенью для пушек Мон-Валерьена. Три дома позади меня, на
аллее Смоковниц — номера 12, 16, 18, получили по снаряду.
Дом Курасса, уже дважды задетый во время прусской бомбар
дировки, пробит насквозь, от конька крыши до основания. Сна
ряд, посадивший наземь бедняжку Пелажи, разбил железно
дорожную стрелку против моего дома, выворотил рельсы и
своими осколками, обломками рельсов и комьями земли сокру
шил большую часть каменной ограды.
Разговор идет о том, что нам готовит ночь. Спускаемся в
подвал. Закладываем отдушину землей из-под цветов. Разжи
гаем огонь в чугунной печке, и Пелажи устраивает мне постель
под лестницей.
Воскресенье, 16 апреля.
Вопреки всем ожиданиям, ночь прошла спокойно. Ничего,
кроме доносящейся из Нейи артиллерийской перестрелки под
дождем и ветром.
Вчерашний день побудил меня к серьезным исследованиям
в области акустики. Я не знал, чем вызван тот надрывный звук,
похожий на стон, который я однажды было принял за жалобный
человеческий крик. В одной газете я прочел, что этот звук ха
рактерен для тяжелых пушечных ядер. Мне объяснили, что
это — свист, производимый бороздками на свинцовой оболочке
ядра.
127
Теперь я знаю, что стон этот был вызван вогнутым оскол
ком ядра, пущенного на очень большое расстояние. Еще я за
метил, что при выстреле из пушки раздается нечто похожее на
стук отскочившего трамплина, и звук этот весьма отличен от
разрыва снаряда, даже если это глухой разрыв.
Белый плакат призывает граждан строить баррикады в Пер
вом и Двадцатом округах. Белый плакат предлагает по четыре
франка в день тем, кто будет сражаться на баррикадах. В 1871
году за патриотизм все время сулят деньги.
Розовый плакат предлагает гражданам стать хозяевами со
рока миллиардов, принадлежащих империалистам. И, как бы
считая эту сумму слишком малой для того, чтобы удовлетво
рить аппетиты населения, человек, подписавший плакат, объ
являет, что 7,5 миллиона семей владеют всего десятью мил
лиардами, в то время как 450 тысяч семей финансистов и
крупных промышленников имеют четыреста миллиардов, приоб
ретенных, конечно же, мошенническим путем. Плакат этот —
сокровенная суть секретной программы Коммуны! Разве я не
вижу уже теперь, как эти люди сидят со своими женами у нас
на бульваре и, глядя на наши особняки, громко говорят: «Когда
будет основана Коммуна, мы неплохо устроимся в этих особня
ках!»
Трагический эпизод этих дней. Несколько дней назад, вече
ром, кто-то позвонил к Шарлю Эдмону. Он открыл и увидел
женщину с совершенно седыми волосами, которую он в первую
минуту не узнал. Это была Жюли, его жена! За несколько дней
до восстания она уехала в Бельвю и увезла туда свою умира
ющую мать и служанку. В Нижнем Медоне шли бои. Четверо
жандармов сражены возле ее сада. Это раненые, которых надо
подобрать и выходить! Подвал дома превращается в лазарет,
где старушка умирает. Мэрии не существует, и невозможно
получить разрешение на похороны. Наконец, через два дня,
в Медон посылают девочку, которая возвращается с разреше
нием, с гробом и священником. Но ни носильщиков, ни могиль