щиков нет. Ночью они пускаются в путь — священник и две
женщины несут гроб. Невдалеке падает и рвется снаряд. Гроб
брошен, и все трое плашмя ложатся на землю. Второй снаряд,
третий, и каждый раз все повторяется снова. На кладбище они
рассчитывали воспользоваться киркой могильщика. Кирки нет.
Женщинам пришлось поставить гроб в какой-то угол, и они ру
ками и ножницами наскребли земли, чтобы хоть немного засы
пать гроб. Все это происходило под звуки ужасающей ружейной
и пушечной пальбы, не прекращающейся в последние дни.
128
Выходя от Шарля Эдмона, я услышал откуда-то снизу го
лос, показавшийся мне голосом проповедника. Заметив узкую
лестницу, я спустился на несколько ступенек и очутился в ча
совне Люксембургского дворца, где со звуками органа слива
лись голоса маленьких девочек — дочерей служащих, и двух
сот или трехсот раненых в серых халатах; при виде их уны
лого и медлительного шествия у меня сжалось сердце.
Во всем квартале, во всех мастерских, во всех читальнях,
прежде переполненных, нет ни души, и я вижу сегодня одно-
единственное юношеское чело, склоненное над книгой.
Снаряды уже красуются в витринах лавок, торгующих ред
костями, и я слышу, как мальчишка, разложивший на тротуаре
свой носовой платок со всякими железками, выкрикивает:
«Осколки снарядов по десять сантимов за штуку». Лавки закры
ваются, и это бедствие приняло такие размеры, что сегодня
закрылась даже кондитерская Герра, у ворот Тюильри.
Вокруг Вандомской площади толкутся на месте выведенные
на марш батальоны, тут и вестовые, готовые вскочить на коня,
и среди всего этого скопища движется огромный экипаж, в ко
тором поблескивают штыки.
Все эти дни живешь в каком-то странном состоянии духов
ной пустоты и физического изнеможения.
Пятница, 21 апреля.
В начале Елисейских полей — группа рабочих, они бесе
дуют, невзирая на канонаду. Разговор идет о нынешней дорого
визне; оратор в центре группы рассказывает, что его отец вер
тел жернова на мельнице. «Он зарабатывал всего пятьдесят су
в день и тем не менее был в состоянии кормить троих детей,
в то время как я, зарабатывая при Империи по пять франков,
едва мог прокормить двоих». Повышение заработной платы не
поспевает за вздорожанием жизни — вот, в сущности, главная
претензия рабочего к современному обществу. Тут я вспомнил,
как мы с братом где-то писали, что диспропорция между зара
ботной платой и дороговизной жизни погубит Империю. «Что
мне с того, что здесь есть памятники, Опера, кафешантаны,
ведь я туда еще ни разу не заглядывал, это мне не по средст
вам». И он радуется тому, что в Париже больше не будет бога
чей; он убежден, что скопление в одном месте множества бо
гатых людей ведет к вздорожанию жизни. Этот рабочий в одно
и то же время глуп и полон здравого смысла.
«Веритэ» сообщает, что завтра или послезавтра, в «Офись-
ель» будет опубликован закон, по которому все мужчины от
9 Э. и Ж. де Гонкур, т. 2
129
девятнадцати до пятидесяти пяти лет, как женатые так и не
женатые, будут призваны *, чтобы выступить против вер-
сальцев. И я попадаю под действие этого закона! Через не
сколько дней мне придется скрываться, как во времена тер
рора! Пока еще, на крайний случай, есть возможность уехать,
но у меня нет на это никакого желания.
Сколь пристрастны люди, принадлежащие к какой-то пар
тии! Я слышал заявление Бюрти о том, что он предпочитает
прусскую оккупацию — версальской! Где же справедливость?
Ведь это говорит человек, который возмущался поведением
эмигрантов. А у последних, когда они призывали на помощь
иностранные державы, были смягчающие обстоятельства — кон
фискация их владений и убийство близких.
Похоронные дроги, подбирающие мертвых, проезжают но
бульвару, восемь черных полотнищ, свисающих с балдахина,
полощутся на ветру, драпируя мрачными складками злове
щую фигуру кучера. У могилы моего брата, на кладбище Мон
мартр, ружейная пальба и канонада кажутся совсем близкими,
словно грохочут в самом Париже. На холме, в той части клад
бища, где похоронены русские и поляки, на могильных плитах
лежат женщины; они прислушиваются к стрельбе и время от
времени привстают, чтобы что-нибудь разглядеть.
Канонада снова настигает меня — сегодня она ужасна — на
террасе Тюильри, у самой реки. Время от времени, потревожен
ный шумом, сюда поднимается какой-нибудь гревшийся на сол
нышке рантье в фуражке, но пьяный национальный гвардеец
потоком грубого красноречия тотчас же сгоняет его вниз, на
Птит-Прованс *.
Впрочем, уехать невозможно, ибо время от времени кажется,
будто наши друзья-враги уже так близко, что даже спраши
ваешь себя, не вступили ли они в город, и ждешь, что среди
паники, охватившей гвардейцев, в трескотне ружейных выстре
лов под Триумфальной аркой вот-вот покажется головная ко
лонна версальцев. Но весь этот ужасный шум стихает, а никто
не показывается, и ты бредешь домой, говоря себе: «Ну что ж,
значит, завтра!» А это завтра все не приходит...
Понедельник, 24 апреля.
<...> Сегодня вечером перечитывал «Исповедь сына ве
ка», — мне удалось отыскать ее первое издание. У меня есть уже
первое издание «Сладострастия», и хотелось бы заполучить
также «Мадемуазель де Мопен» и «Лелию». Эти книги пред-
130
ставляются мне особенно любопытными; в них содержится ана
лиз Неутолимости — болезни, которою в наше время страдает
разум.
Воскресенье, 30 апреля.
Отвергая соглашение *, Тьер и Дюфор вполне последова
тельны. Что сказать о журналистах, если они в одном столбце
предлагают вступить в соглашение с людьми, к которым в
другом столбце требуют применить ту или иную статью уголов
ного кодекса?
Сегодня, в редакции «Тан» я снова встретил Клемансо.
Я уже не вижу в нем ничего сатанинского. Это просто желу
дочный больной, который говорит умно, даже одухотворенно,
с несколько нервным юмором, в духе Пале-Рояля *. Рядом с
ним — Флоке, похожий на болтливого аптекаря. Это заурядный
и вульгарный торговец изречениями Пале-Рояля — многослов
ный пустозвон.
Сегодня воскресный Париж, лишенный своих пригородов и
кафешантанов на открытом воздухе, проводит вечер на Ели
сейских полях, — все стекаются сюда, привлеченные канона
дой, словно фейерверком.
Впрочем, гражданская война придает всему широкий раз
мах. Сегодня вечером пушки и митральезы не смолкают ни на
минуту. По небу, покрытому тучами, над еще не успевшими
одеться зеленью скелетами вязов на Елисейских полях, в сто
рону Терна плывет красное облако, окрашенное разгорающимся
пламенем пожаров, которые уничтожают дома. Женщины, сто
ящие темными группами, проклинают под впечатлением этой
зловещей картины пруссаков из Версаля! Ораторы со слезой
в голосе и с ошибками в речи разглагольствуют об эксплуата
ции рабочих. И пьяницы кричат «Долой воров!» прямо в лицо
встречным буржуа.
Понедельник, 1 мая.
Войска возвращаются из Исси и проходят по бульвару, пред
варяемые веселой музыкой и радостной сутолокой, которая
резко контрастирует с жалким и подавленным видом этих
людей. В их рядах шагает женщина с ружьем на плече. Сзади
едут два воза, доверху заваленные ружьями. В толпе говорят,
что это оружие раненых и убитых.
Воскресенье, 7 мая.