134
рым воюет Версаль, это трусость и предательство, речь его
могла бы произвести впечатление на любого беспристрастного
слушателя. Возле меня кто-то сказал, что этого оратора зовут
Жак Дюран.
Вторник, 9 мая.
Национальные гвардейцы, национальные гвардейцы, нацио
нальные гвардейцы! Новехонькие красные знамена, марки
тантки в нарядных платьях, санитарки, несущие на спине оде
яло, на боку — сумку с перевязочными материалами. Масса
вооруженных людей, толпящаяся на площади Людовика XV.
Я было подумал, что вся эта солдатня выступает, чтобы за
нять укрепления. Но это только смотр, и, видя среди солдат во
оруженных мальчишек, испытываешь чувство возмущения,
чувство протеста.
Воскресенье, 14 мая.
Если я когда-нибудь напишу роман из театральной жизни,
который мы задумали вместе с братом *, если я когда-нибудь
воссоздам психологию актрисы, то главной, доминирующей
идеей этой книги должна стать борьба вульгарных инстинктов,
низменных вкусов, определяемых рождением, натурой, воспита
нием, — со стремлением к изяществу, изысканности, благород
ству — качествами, органически присущими большому таланту,
гению.
У этой книги, возможно, будет оригинальная форма.
Часть первая. — Вот примерно ее канва. Как-то вечером у
меня был разговор об этой женщине, — я видел ее только мель
ком, но она вызвала во мне какое-то влюбленное любопытство.
Быть может, история поцелуя, которым Рашель, одеваясь в
своей уборной, через ширму наградила Сен-Виктора. Разговор
этот я вел на берегу моря, с ее бывшим любовником, практич
ным человеком, политиканом, не чуждым темных махинаций, —
вроде Монгиона. Излияния этого сильного человека, растроган
ного красотой и величием ночи.
Рассказ очень эмоциональный, очень чувственный, очень
плотский, без прикрас. Долгое молчание. Потом, неожиданно,
он берет меня под руку, поднимается ко мне, закуривает си
гару, снимает пальто и нервно шагает по комнате, продолжая
говорить о ней. Он рассказывает, как его внезапно обуял ужас
перед этой женщиной, ему довелось наблюдать, как она кощун
ственно изучала сардонический смех во время агонии своей ма
тери. И под конец он стал развивать идею, что молодой человек
135
способен полюбить женщину, которая производит впечатление
последней негодяйки, но позднее, к старости, он стремится
найти в женщине образ доброты.
Итак, первая часть — рассказ этого человека.
Часть вторая. — В гостях у родственника, второго секретаря
посольства в столице одного из германских княжеств, наподо
бие Гессена-Дармштадта. Холостяцкий завтрак (обрисовать
французских и иностранных дипломатов), — за которым только
и говорят что о Париже и называют имя этой актрисы. Когда
гости уходят, мой родственник дает мне прочесть целую пачку
писем, в которых речь идет о ней, — эти письма написаны
в то время, когда она была его любовницей, и адресованы
умершему другу. Письма исполнены чисто юношеского энту
зиазма, сквозь который иногда дерзко прорываются первобыт
ные инстинкты. Включить туда блаженные воспоминания
о ночах любви, проведенных в брюссельской гостинице «Фланд
рия», когда любовников словно убаюкивали звуки органа сосед
ней церкви.
Итак, вторая часть — в письмах.
Часть третья. — Зимний день; в пять часов, от безделья.
поднимаюсь к продавцу автографов, — у него в окне горит свет.
Субъект, вроде Лаверде, бывший сен-симонист, больной, по
улицам он ходит, держа шляпу в руке. Наверное, занимается
своими исследованиями, пользуясь новым магниевым аппара
том, который придает его зоркому взгляду еще большую
остроту. Он просматривает какие-то записки — тонкие тетради,
дневник, — проданные ему распутной сестрой этой актрисы,
особой типа Лажье, — которая эксплуатирует ее и торгует ее
письмами. Это полная любовная исповедь актрисы за время
ее романов с этими двумя людьми, с оценкой обоих ее любов
ников и описанием — с ее точки зрения — происходивших
между ними сцен и слов, сказанных тем или другим.
Итак, третья часть — автобиография.
Понедельник, 22 мая.
Я не в состоянии усидеть дома, я должен видеть, должен
знать.
На улице я вижу, что люди толпами стоят в подворотнях *,
возбужденные, ропщущие, полные надежды, они уже настолько
осмелели, что провожают вестовых улюлюканьем.
Вдруг на площади Мадлен рвется снаряд, и все жильцы
немедленно расходятся по домам. Возле новой Оперы я встре-
136
чаю процессию — несут национального гвардейца с перебитым
бедром.
Люди, рассеянные по площади редкими группами, говорят,
что версальцы уже заняли Дворец промышленности. Нацио
нальные гвардейцы, явно деморализованные и павшие духом,
возвращаются небольшими отрядами; вид у них измученный и
пристыженный.
Я поднимаюсь к Бюрти, и мы сразу же выходим, чтобы вы
яснить, что делается в Париже.
Толпа на площади Биржи, перед витриной пирожника, ко
торую только что разнесло снарядом. На Бульваре перед новой
Оперой высится баррикада, сооруженная из бочек с землей,
баррикада, которую защищают несколько человек, с виду не
слишком энергичных. В эту минуту прибегает какой-то моло
дой человек и сообщает нам, что версальцы заняли казарму
Пепиньер. Увидев, как рядом с ним падают люди, он укрылся
на вокзале Сен-Лазар.
Мы возвращаемся на Бульвар. Перед старой Оперой, у во
рот Сен-Мартен начали строить баррикады, и какая-то женщина
в красном поясе перетаскивает камни мостовой. Повсюду про
исходят стычки между буржуа и национальными гвардейцами.
По улице шагает, еще не остыв от боя, отряд национальных
гвардейцев, и среди них мальчик с красивыми глазами, на штык
его ружья насажена какая-то ветошь — это шапка жандарма.
Группа за группой печальной процессией тянутся хмурые
национальные гвардейцы, переставшие сражаться. Неразбериха
полная. Ни одного старшего офицера, отдающего приказания.
По всей цепи бульваров — ни одного члена Коммуны, опоясан
ного шарфом. Артиллерист с растерянным видом катит, на свой
страх и риск, большую медную пушку, не зная толком, куда
с ней податься. Время от времени поднимается столб белого
дыма — это стреляет пушка где-то слева от Монмартра.
Вдруг среди всей этой сумятицы, всей этой растерянности,
среди враждебно настроенной толпы показывается верхом на
коне какой-то толстый субъект, в расстегнутом сюртуке и раз
вевающейся рубашке, с апоплексически-гневным лицом; он ко
лотит кулаком по загривку своей лошади, великолепный в своей
героической растерзанности.
Мы поворачиваем обратно. С Бульвара до нас ежеминутно
доносятся громкие крики спорящих и дерущихся буржуа, на
чинающих бунтовать против национальных гвардейцев, которые
в конце концов арестовывают их, под громкие вопли окружа
ющих.
137
Мы поднимаемся в стеклянный бельведер, венчающий дом.
Все небо со стороны Лувра заволокло облаками белого дыма.
Есть что-то ужасающее и мистическое в этой битве вокруг нас,
в этой оккупации, которая происходит без шума и словно без
боя. Я пришел в гости к Бюрти, а оказался здесь пленником —
доколе? Не знаю. Выйти уже невозможно. Зачисляют в полки,
заставляют строить баррикады всех, кто попадает в руки На
циональной гвардии. Бюрти принимается переписывать отрывки
из «Писем, найденных в Тюильри», а я под вой близящихся
снарядов погружаюсь в чтение его книги «Творчество Дела