товарищ по охоте. В доме, где держат собак, мы встретились
с женой этого рабочего, молодой крестьянкой, которая таскает
за собой четырехлетнюю девочку. Ее позвали, чтобы спросить,
не может ли она нам помочь. Спросили, как ее зовут, — оказа
лось, ее имя Дивин; 1 не правда ли, какая находка для рома
ниста?
28 декабря.
Возвращение в Париж. Печаль при мысли, что я вернусь
к себе, буду чувствовать себя морально обязанным действовать,
что-то делать, снова взяться за свое ремесло, перестать жить
такой жизнью, когда мне даже не приходится заказывать себе
обед, когда я болтаюсь в чужой жизни, без реального сознания
своей собственной.
1 Divine — Божественная ( франц. ) .
10 Э. и Ж. де Гонкур, т. 2
ГОД 1 8 7 2
ПРЕДИСЛОВИЕ
ОТВЕТ ГОСПОДИНУ РЕНАНУ *
Несколько лет тому назад господин Ренан оказал мне честь,
сообщив, что газета «Фигаро» опубликовала подложное письмо,
якобы принадлежащее его перу, но его-де презрение ко всему
печатному столь велико, что он даже не заявил протеста.
Поистине за эти годы господин Ренан сильно изменился.
Вот письмо, напечатанное газетой «Пти Ланьоне» за под
писью автора «Жизни Иисуса» — оно касается давно забытых
бесед 1870 года, которые я привожу в своем «Дневнике»:
«Париж, 26 ноября 1890 года.
Ах, дорогой кузен, вы, как всегда, готовы ринуться в бой за
меня! Наше время — это время лжи, время вздорной болтовни
и лживых сплетен. Все эти россказни господина де Гонкур по
поводу «обедов», историком которых он сделался без всякого
на то права, не имеют ничего общего с истиной. Он многого
не понял и приписывает нам то, что подсказал ему или что смог
воспринять его ум, недоступный каким бы то ни было отвлечен
ным идеям. Что касается меня, то я всячески протестую против
этой удручающей «хроники»...
Мой принцип — не придавать значения назойливой болтовне
глупцов...»
Однако громы и молнии, которые сей достойный господин
метал в своем письме, показались ему недостаточными. Каждый
146
день он давал новое интервью, где с негодованием, возрастав-
шим час от часу, заявлял:
6 декабря в «Пари» — что у меня совершенно отсутствует
способность к восприятию абстрактного.
10 декабря в «Диз-невьем сьекль» — что я утратил нравст
венное чувство.
11 декабря в «Прессе» * — что я неумен, совсем неумен.
Быть может, господин Ренан сказал в своих интервью еще
многое другое, чего мне не довелось прочитать.
И все это — Иисусе милосердный! — за то, что я предал глас
ности общие идеи этого мыслителя, идеи, которые он во все
услышанье развивал у Маньи и в других местах, идеи, легко
угадываемые во всех его книгах, а порой и прямо высказанные
их автором; идеи, за распространение которых — я имею все
основания так полагать — он наверняка поблагодарил бы меня,
не ухватись за них клерикалы, чтобы использовать против него.
Возвратимся на несколько лет назад, к тому времени, что
предшествует полемике, разгоревшейся между мною и госпо
дином Ренаном. Вот что я писал в последнем томе первой серии
моего «Дневника»: *
«Чем ближе узнаешь этого человека (Ренана), тем он ка
жется очаровательнее, проще и сердечнее в своей учтивости.
Физическая непривлекательность сочетается в нем с привлека
тельностью духовной; в этом апостоле сомнения есть некая
возвышенная и умная благожелательность, свойственная жрецам
науки».
Скажите, разве это слова врага, слова писателя, намерен
ного злобно исказить высказывания человека, которые он пере
дает? Согласитесь, что это скорее слова друга этого человека,
друга, который временами — я этого не отрицаю — становится
врагом его идей, — как я писал в дарственной надписи на экзем
пляре этого тома, посланном мной Ренану.
В самом деле, всем известно, что господин Ренан принад
лежит к семье великих мыслителей, коим дано презирать многие
общественные условности, все еще чтимые умами более скром
ными, людьми, подобно мне, страдающими отсутствием «общих
идей». Всем известно, что эти великие мыслители склонны в
наше время усматривать в культе Родины явление почти столь
же старомодное, как культ короля при прежней монархии; что
они склонны ставить Человечество выше Франции; все это идеи,
которых я пока не разделяю, но которые имеют бесспорные
преимущества — в плане философском и гуманитарном — над
моими буржуазными идеями.
10*
147
Их-то и предают гласности мои записки. Ведь я никогда
не говорил, что господин Ренан радовался победам немцев и
считал их справедливыми; но я говорил, что он утверждал пре
восходство германской расы над расой французской — быть мо
жет, под влиянием того же чувства, что и Нефцер, — по той при
чине, что немцы протестанты. И, боже ты мой, ни для кого не
секрет то пристрастие, которое наши великие французские мыс
лители питали к Германии в течение двух-трех лет, предше
ствовавших войне; всем, обедавшим у Маньи, они прожужжали
уши разговорами о превосходстве германской науки, о превос
ходстве горничных-немок, о превосходстве немецкой кислой ка
пусты, наконец, о превосходстве прусской принцессы над всеми
другими принцессами земного шара.
И каким бы неумным ни старались вы представить меня
публике, господин Ренан, в 1870 году я обладал еще достаточ
но хорошей памятью, чтобы не смешивать Германию Гете
и Шиллера с Германией Бисмарка и Мольтке; однако у
меня никогда не хватило бы фантазии на то, чтобы вы
думать для своих записок реплику, подобную той, что подал
Сен-Виктор *.
Кроме того, господин Ренан, нельзя обвинять людей во вздор
ной болтовне, в жестокости, в потере нравственного чувства, ос
новываясь на том, что прочитано вашими друзьями и родствен
никами. Как бы высоко ни вознесло вас общественное мнение,
вы могли бы снизойти до того, чтобы самому прочитать сочине
ния людей, которых вы подобным образом поносите. Вы подав
ляете меня, это правда, и вы слишком ясно говорите мне об
этом с высот интеллектуальной атмосферы, исчисляемых мно
гими тысячами футов, где вы величественно парите и круговра-
щаетесь надо мной, как говаривал Рене Франсуа, королевский
проповедник, в своем «Опыте о чудесах природы»... * Один со
вет, господин Ренан: вашу гордость так опьянила грубая лесть,
что вы потеряли ощущение пропорций в оценке ситуаций и лю
дей. Несомненно, вы сделали много, привнеся в наш XIX век
скептическую риторику отвлеченных «за» и «против» по отноше
нию к любому предмету, любому чувству, риторику, свободную
от всякого убеждения, всякого энтузиазма, всякого возмущения;
вы принесли с собой сатанинскую насмешку универсального
сомнения и, сверх того, вступив на стезю Боссюэ *, перевели Свя
щенное писание на язык жидкой прозы г-жи Санд. Конечно,
это много, не спорю, но все же этого не достаточно, чтобы кор
чить из себя боженьку нашей планеты, как вы делаете в настоя
щее время, и я полагаю, что будущее сурово осудит вас за это.
148
Но возвратимся к моей справедливой и законной защите и
приведем здесь выдержку из интервью, данного мною господину
Жюлю Юре, — он очень точно передал в «Эко де Пари» * мои
слова:
«Я утверждаю, что беседы, изложенные мною в четырех уже
вышедших томах, являются, так сказать, стенографическими от
четами и воспроизводят не только идеи собеседников, но, как
правило, также и их выражения; и я уверен, что всякий беспри