Вторник, 14 апреля.
Обед у Риша * с Флобером, Золя, Тургеневым и Альфонсом
Доде. Обед талантливых людей, уважающих друг друга, — в сле
дующую и во все будущие зимы мы намерены повторять его
ежемесячно.
Поначалу заходит разговор об особенностях литературы,
создаваемой людьми с хроническими запорами или поносами;
затем мы переходим к структуре французского языка. По этому
поводу Тургенев заявляет приблизительно следующее:
— Ваш язык, господа, представляется мне инструментом,
которому его изобретатели всей душой стремились придать яс
ность, логику, приблизительную верность определений, а полу
чилось, что в наши дни инструментом этим пользуются самые
нервные, самые впечатлительные люди, менее всего способные
довольствоваться чем-то приблизительным.
Конец апреля,
В наше время мало создать в литературе типы людей, кото
рых публика не приветствовала бы как старых знакомых, мало
найти оригинальные формы стиля; главное — изобрести новый
бинокль; с его помощью вы заставите увидеть людей и вещи
сквозь увеличительные стекла, какими еще никто не пользо
вался, вы покажете картины под углом зрения, доселе неизвест
ным, вы создадите новую оптику... Этот бинокль изобрели мы;
183
сегодня я вижу, как им пользуются все молодые авторы с такой
обезоруживающей наивностью, словно в кармане у них — па
тент на изобретение.
10 мая.
Дни, проходящие в недомогании, в болях, в моральной по
давленности, дни, проводимые в постели, в состоянии какого-то
оцепенения. Время от времени я читаю ту или иную книгу,
которую достаю с нижней полки, дотягиваясь до нее прямо из
кровати; и это чтение в тишине и спокойной сосредоточенности,
которая возникает у человека, прикованного к постели, прибли
жает предметы и события, словно какой-то сияющий мираж.
Потом меня снова одолевает дремота, — я погружаюсь в пустоту.
Дни, подобные стоящей на дворе погоде, когда серое однообра
зие неба вдруг прорезает яркий луч солнца.
В такие дни я люблю читать книги о прошлом, о далеком
историческом прошлом; мне кажется, что я не читаю, а грежу
о нем.
17 мая.
<...> Жизнь моя состоит в том, чтобы спускаться в сад
смотреть, как цветут розы, и затем возвращаться наверх писать
заметки о Ватто.
Пятница, 5 июня.
Вчера у меня завтракал Альфонс Доде со своей женой. Эта
чета напоминает мне нас с братом: жена пишет, и я подозреваю,
что художник в этой паре — она.
Доде — красивый малый с длинными волосами, которые он
каждую минуту великолепным жестом откидывает назад, с при
вычкой прикладывать к глазу монокль на манер Шолля.
Доде остроумно рассказывает, что он без стеснения начи
няет свои книги всем, что доставляют ему его литературные
наблюдения; по его словам, он уже перессорился со всей своей
родней. <...>
Доде признается, что его больше поражает шум, звук, изда
ваемый живыми существами и предметами, чем их вид; и порою
его подмывает заполнить свои произведения всевозможными
пиф, паф и бум. В самом деле, ведь он страдает такой близору
костью, которая почти что делает его калекой, и можно сказать,
что он бредет по жизни, как слепец. Жена его не красива, но
мне показалась приятной, доброй, изысканной натурой. Что
касается мужа, то, несмотря на его чрезвычайную литератур-
184
ную плодовитость, несмотря на ум и тонкость, обнаруживаемые
им в разговоре, я подозреваю у него темперамент импровиза
тора, мало способного копаться, углубляться, доискиваться до
сути вещей,— темперамент, обрекающий его на то, чтобы
играючи создавать несколько легковесную литературу.
Суббота, 6 июня.
У Эдмона Ротшильда.
Да, в логовах богачей видишь воочию, какой дрянью окру
жают себя капиталисты, несмотря на многочисленных советчи
ков, нанимаемых ими за деньги. Именно там такие бедняки,
как я, испытывают гордость за то, чего добились благодаря
своему вкусу, ценою времени и лишений.
Я раздумываю об этом, пока молодой барон с победным
видом демонстрирует нам десятка два гуашей — среди них нет
ни одной оригинальной, а многие — да простят ему даровитые
мастера французской гуаши! — не что иное, как жалкая мазня
вроде грубо размалеванных бумажных ширм. Среди прочих есть
«Брачная ночь», которую он защищает от моих нападок...
нет уж!
В сущности, этим людям доступно прекрасное только в об
ласти прикладного искусства. В том, что касается чистого искус¬
ства, — пусть они довольствуются гравюрами, белые поля кото¬
рых сразу же убеждают их в том, что это самые первые
оттиски!
Суббота, 13 июня
Нынешние молодые литераторы, даже самые изысканные и
самые отважные, отлично знают все средства воздействия на
того или иного издателя, потребности той или иной газеты, им
известен сегодняшний конек того или иного директора жур
нала, наконец — возможности устройства прозы в ту или иную
лавку, то или иное издательство, тот или иной печатный орган.
Они ловят все слухи, все сплетни, все доверительные сообще
ния на ушко; как заправские литературные маклеры, они вла
деют всеми финансовыми тайнами литературной промышленно
сти. Такое коммерческое знание делового Парижа совершенно
отсутствовало у нашего поколения. Я полагаю, что, по сути
дела, это начало конца чистой литературы.
Суббота, 20 июня.
Сегодня четыре года, как умер мой брат...
Четыре года!
185
Понедельник, 22 июня.
<...> На днях у меня была встреча с издателем Лемерром,
который хочет снова издать наши романы. Человек этот — но
вейший тип XIX века. Это издатель, который ведет переговоры
с автором голосом, заимствованным у театральных любовников,
который называет знакомых вам собратьев по перу не иначе,
как «наши друзья», который делает вид, что единственная его
забота — набрать прозу красивыми буквами. Затем, после объ
яснений в любви, адресованных вашему таланту и вам лично,
после деклараций его художнических убеждений, после горь
ких сетований о судьбах литературы, высказанных с видом
этакого отца-кормильца, вы убеждаетесь, что вели переговоры
с таким же издателем, как все прочие, — более того: с издателем-
нормандцем.
Среда, 8 июля.
Я намерен провести день у Альфонса Доде, в Шанрозе —
любимом крае Делакруа. Он живет в обычном буржуазном доме,
с крошечным, красиво распланированным садом.
Дом оживлен присутствием умного и красивого ребенка, в
личике которого приятным образом сочетаются черты отца и
матери. Кроме того, здесь повсюду ощутимо обаяние хозяйки
дома, женщины глубоко образованной и глубоко запрятавшейся
в тень скромности и преданности.
Можно было бы сказать, что все объединилось, чтобы за
ключить в этих четырех стенах счастливую мещанскую безмя
тежность обывателей, и все же здесь, как в кабинете мыслителя,
царит грусть, которая сменяется лишь напускной веселостью,
веселостью, подогреваемой шампанским и хмельными парадок
сами за десертом.
Добавлю, что эти милые люди, так же как их жилище,
представляются мне какими-то унылыми из-за отсутствия у них
всяких претензий на элегантность или артистизм, на оригиналь
ность или экстравагантность. Это катастрофически мещанское
жилище, где не увидишь ни картины, ни гравюры, ни безде
лушки, ни хоть чуть-чуть экзотичной соломенной шляпки.