какое-то лихорадочное состояние, заставляет забывать о жесто
кой неприглядности и отвратительности самого предмета на
блюдения.
Пятница, 27 августа.
Издатели ссорятся из-за наших романов! И Лемерр и Шар-
пантье одновременно выпускают их в двух разных изданиях.
Мне до сего времени так не везло, что я чуть ли не испытываю
страх от этой неслыханной в моей жизни удачи; мне как будто
неясно послышался первый удар колокола на моих похоронах.
Четверг, 9 сентября.
Иногда я говорю себе: надо относиться к жизни с презре
нием, какого она заслуживает со стороны человека, поднимаю
щегося над средним уровнем. В связи с угрожающим мне разо
рением не следует думать ни о чем, кроме того, что оно предо
ставит мне возможность наблюдений над адвокатами, над су
дебными исполнителями; любые несчастья, если они не лишают
меня последнего куска хлеба, я должен рассматривать лишь
как подспорье для литературной работы.
Я внушаю это себе; но вопреки самоубеждению в необходи
мости такого сверхчеловеческого безразличия, мною овладевает
мещанский страх перед жизнью стесненной и лишенной вся
ких радостей.
Понедельник, 13 сентября.
Сегодня вечером, изгнанный запахом свежей краски из
нижних комнат моего дома, я перед пустой кроватью моего
брата рассматривал проспект его офортов *, только что полу
ченный мною от Клэ. Поразительна превратность жизненных
обстоятельств! При жизни бедного мальчика мастера иглы не
скупились на обескураживающие похвалы, на иронические
улыбки и даже на откровенно презрительные суждения о его
офортах, и, конечно, ему и в голову не приходило, что совсем
207
скоро после его смерти из них будет составлена одна из пре
краснейших книг, изданных в память скончавшихся офорти
стов.
Вторник, 14 сентября.
Отъезд из Парижа в Бар-на-Сене.
Уезжаю туда с чувством радости от того, что вырвался из
своего одиночества, которое в этом месяце удручало меня так,
как никогда прежде.
Бар-на-Сене, среда, 29 сентября.
В мастеровых, имеющих дело со сложными механизмами,
есть что-то странное, гофманическое.
Я уже высказывал когда-то это замечание по поводу на
стройщиков роялей. А сегодня ко мне является бильярдный ма
стер — старичок с чемоданчиком в руках, в застегнутом на все
пуговицы поношенном сюртуке, который висит как па палке на
его высохшем дрожащем теле; у него сморщенное от старости
личико, вроде тех, что вырезают на ручках зонтиков, и большие
серые потухшие глаза. Внезапно мой старик сбрасывает с себя
сюртук, надевает белую блузу, берет в свои жилистые руки же
лезный брус, напрягает мускулы и ломает, как спички, попе
речины упаковочного ящика. Он представляется мне каким-то
Голиафом, этот человек с бугристым носом неаполитанского мо
наха, с устрашающими, дьяволическими глазами jettatore 1.
Пятница, 15 октября.
Я снова в Париже, и охвачен невероятной ленью — неохота
сдвинуться с места, выйти куда-нибудь. Меня нисколько не ин
тересуют те три или четыре книги с моим именем на заглавном
листе, которые в настоящее время печатаются или перепеча¬
тываются наново. Курить, рассеянно глядя на окружающее, —
в этом, пожалуй, сейчас вся цель моего существования.
Среда, 27 октября.
Вот буквально слова, сказанные Радовицем, famulus'oм 2
Бисмарка, герцогу Гонто-Бирону, когда прошлым летом по
следний спросил его о намерениях его хозяина: «Исходя из со-
1 Колдуна ( итал., неаполит. диалект. ) .
2 Прислужником ( лат. ) .
208
ображений человеколюбивых, христианских и политических,
мы обязаны воевать с Францией». И вслед за этим заявле
нием — пространные рассуждения в его поддержку. <...>
Четверг, 4 ноября.
На днях все переделки в моем рабочем кабинете доведены
до конца; теперь книги расставлены по полкам, гравюры вло
жены в папки, персидские ковры снова развешаны по стенам,
бронза, блюда, вазы тоже прикреплены к стенам или помещены
на карнизах шкафов.
Они восхитительны — эти предметы, сверкающие, искря
щиеся, переливающиеся всеми цветами радуги, — такие весе
лые на красном фоне стен, под потолком из черного бархата,
на котором вышиты драконы, дерущиеся на поле, покрытом
розовыми пионами. Букет из маков на раме трюмо, над зерка
лом, блестит свежей позолотой, словно ювелирное изделие...
Редко что-либо доставляло мне наслаждение, подобное тому,
что я испытываю постоянно, живя среди этой пышной гармо
нии, в этом мире утонченных безделушек, столь далеком от бур
жуазной пошлости, среди тщательно подобранных и образую
щих изысканно-причудливые сочетания форм и красок. Когда,
работая здесь, я от времени до времени отрываюсь от дела и
оглядываюсь вокруг, мне кажется, что я нахожусь в каком-то
волшебном царстве, и не хочется покидать эту обстановку ради
парижских улиц.
Вторник, 16 ноября.
Обедая у нас, Бертело рассказывал, что он просил своего
туренского приятеля, поддерживающего отношения с Трошю,
познакомить его с ним. <...>
Затем говорили о состоявшихся на днях совещаниях Дю-
панлу с Дюма-сыном — оба они родились вне брака — о том,
чтобы внести в закон право установления отцовства; и не вы
ражалось сомнений в том, что если палата депутатов останется
в теперешнем составе, — такой проект будет представлен на ее
обсуждение.
Словечко Дюпанлу в разговоре с Дюма:
— Как вы находите «Госпожу Бовари»?
— Недурная книга.
— Это шедевр, милостивый государь!.. да, шедевр, — для
тех, кто исповедовал прихожан в провинции!
14
Э. и Ж. де Гонкур, т. 2
209
Воскресенье, 21 ноября.
«Русский император, — говорит Тургенев, — никогда не чи
тал ничего печатного. Когда у него появляется желание про
честь какую-нибудь книгу или газетную статью, ему ее пере
писывают красивым канцелярским почерком рондо».
Затем Тургенев рассказывает нам, что самодержец иногда
проводит время в деревне ***, где не хочет казаться императо
ром и заставляет называть себя господином Романовым. Так
вот, как-то раз, находясь там, он объявляет своей семье: «По
года сегодня неважная, гулять не пойдем; на сегодняшний ве
чер я вам готовлю сюрприз».
Когда наступил вечер, император появился с тетрадью в ру
ках. Это был мой рассказ.
Мы спрашиваем:
— Он имел успех?
— Нисколько! Император по натуре очень сентиментален,
он выбрал рассказ совсем не жалостливый, но читал его со сле
зами в голосе... Все, кто участвовал в этом литературном раз
влечении, потом, словно по уговору, никогда не упоминали о
нем... <...>
Суббота, 27 ноября.
Среди хора голосов, превозносящих наш талант, на днях со
страниц «Тан» — голос, отрицающий его; отрицание это веж
ливое, завуалированное, но безусловное.
Автор статьи — молодой Франс *, сын книгопродавца. Мы с
братом всегда хорошо относились к этому сопляку, на протя
жении всего своего детства страдавшему насморком. Позднее,
когда он, работая у Лемерра, напечатал несколько небольших
предисловии, пристойных и хорошо написанных, я послал ему
несколько писем, самых что ни на есть гюгоистских *.
В этих условиях мне казалось, что когда я обратился к нему