борах *.
Самое любопытное, что все мои симпатии, которые торжест
вующий рок неизменно награждает пинком в зад, почти всегда
идут вразрез с моей собственной выгодой: например, если бы
Бюффе не провалился, то, вероятнее всего, меня привлекли бы
к суду за «Девку Элизу».
Мастерски написанный отрывок? Существует мнение, что
это удается в том случае, если писатель в какую-то счастливую
минуту находит для выражения своего замысла его единствен
ную, неповторимую формулу. Я не разделяю этого мнения и
считаю, что один и тот же отрывок, написанный четырежды в
различные периоды жизни, при разном душевном настроении,
будет в каждом из своих воплощений отличаться — разумеется,
если автор талантлив — и высоким мастерством, и совершенст
вом формы, своеобразными в каждом случае, но вполне равно
ценными.
1 Облик ( лат. ) .
224
«На тротуаре». Рисунок К. Гиса
«Елисейские поля». Картина К. Гиса
Галерея машин на Всемирной выставке
в Париже 1878 г. Фотография
Афиша к спектаклю «Западня»
(По одноименному роману Э. Золя)
в театре Порт-Сен-Мартен
Понедельник, 28 февраля.
Когда одолевают неприятности, надо иметь мужество, едва
проснувшись, тотчас вскочить с постели, размяться в ходьбе
и стряхнуть с себя малодушную утреннюю расслабленность.
Вторник, 29 февраля.
Говоря об изношенных, потрепанных бумажках, о деньгах,
имеющих обращение в Европе, Сен-Виктор образно называет
их «корпией раненого государства».
Затем он рассказывает, что Гюго в своем салоне открыто
заявлял всем и каждому, что Мак-Магон заслуживает тысячи
смертей, что его призовут в свое время к ответственности, что
самому Гюго, быть может, предстоит стать судьей этого чело
века и тогда он разделается с ним, как с бешеной собакой.
К этому Гюго добавлял, что свою речь об амнистии коммуна
рам * он напишет заранее, а то может статься, что, если ему
изменит самообладание, он выскажет все это вслух с трибуны
сената.
Воскресенье, 5 марта.
Сегодня Тургенев вошел к Флоберу со словами: «Никогда
еще я не видел так ясно, как вчера, насколько различны чело
веческие расы: я думал об этом всю ночь... Ведь мы с вами
люди одной профессии, не правда ли, собратья по перу... А вот
вчера, на представлении «Госпожи Каверле» *, когда я услыхал
со сцены, как молодой человек говорит любовнику своей ма
тери, обнявшему его сестру: «Я запрещаю вам целовать эту де
вушку...», во мне шевельнулось возмущение! И если бы в зале
находилось пятьсот русских, все они почувствовали бы то же
самое возмущение. Однако, насколько я заметил, ни у Флобера,
ни у кого из сидевших со мной в ложе не возникло такого чув
ства!.. И я об этом раздумывал всю ночь. Да, вы люди латин
ской расы, в вас еще жив дух римлян с их преклонением перед
священным правом; словом, вы люди закона... А мы не та
ковы... Как бы вам это объяснить? Представьте себе, что у нас,
в России, как бы стоят по кругу все старые русские, а позади
них толпятся молодые русские. Старики говорят свое «да» или
«нет», а те, что стоят позади, слушают их. И вот перед этими
«да» и «нет» закон бессилен, он просто не существует; у нас,
русских, закон не кристаллизуется, как у вас. Например, воров
ство в России — дело нередкое, но если человек, совершив даже
и двадцать краж, признается в них и будет доказано, что на
15
Э. и Ж де Гонкур, т. 2
225
преступление его толкнул голод, толкнула нужда — его оправ
дают... Да, вы — люди закона и чести, а мы, хотя у нас и само
властье, мы люди...»
Он ищет нужное слово, и я подсказываю ему:
— Более человечные!
— Да, именно! — подтверждает он. — Мы менее связаны
условностями, мы более человечные люди!
Сегодня воскресенье, последний день выборов, и мне любо
пытно, какое настроение царит в гостиной Гюго *.
На лестнице мне встречаются Мерис и Вакери; Вакери
громко спорит со своей дочерью о том, нужно ли нанимать эки
паж — он явно не расположен тратиться из-за нее.
В салоне поэта, почти пустом, справа от Гюго на уголке ди
вана застыла в позе благоговейного внимания г-жа Друэ, похо
жая в своем строгом, но изящном платье на знатную вдову.
Слева — жена Шарля Гюго полулежит в ленивой позе, утопая
в мягких волнах черного кружевного платья, мило улыбается,
но в глазах у нее я замечаю насмешливые искорки, — ей, дол
жно быть, прискучило ежевечернее священнодействие и старая
погудка великого человека — ее свекра. Гости: Флобер, Турге
нев, Гузьен и какой-то ничем не примечательный молодой че
ловек.
Гюго рассуждает о выступлениях Тьера, как бы стараясь
уяснить себе, в чем же секрет его обаяния, — ведь этот оратор
говорит о вещах, всем известных лучше, чем ему самому, при
том немилосердно грешит против правил французского языка,
голос у него препротивный; а между тем не проходит и
получаса, как этот голос увлекает вас, всецело завладевает ва
шим вниманием. Перебрав затем и других ораторов, Гюго за
ключает: «Во всяком случае, эти речи нельзя читать глазами!
Это всего лишь лекции, занимательные лекции, которые забы
ваются самое большее через три дня... А между тем, господа, —
с этими словами он поднимается, — не обязан ли оратор стре
миться к тому, чтобы слова его запечатлевались в памяти, го
ворить, думая о будущем?»
Я подаю руку г-же Друэ, и мы переходим в столовую, где
на столе расставлены фрукты, ликеры, сиропы... Здесь Гюго,
скрестив руки и держась очень прямо в своем наглухо застег
нутом сюртуке, на котором ослепительно белеет фуляровый
платок, продолжает ораторствовать; он говорит мягким, тягу
чим, чуть приглушенным и вместе с тем очень внятным голо
сом, который как бы смакует, ласкает слова. Он рассуждает,
226
полузакрыв глаза, от чего в лице его появляется что-то коша
чье, и я разглядываю это застывшее, но прекрасное лицо, на
поминающее теперь, в старости, своим теплым, мягким, как бы
обкуренным тоном рембрандтовских синдиков; когда же он
оживляется, у него начинают забавно шевелиться, — то подни
маясь, то опускаясь, — кожа лба и седая шевелюра.
Гюго высказывает суждения о Микеланджело, о Рембрандте,
о Рубенсе и Йордансе, бросив вскользь, что ставит этого послед
него мастера выше Рубенса.
Вечер проходит в тесном дружеском кругу, за приятной бе
седой об искусстве и литературе, не нарушаемой погремушкой
какого-нибудь политикана. В одиннадцать часов Гюго подни
мается, надевает старую шляпу, оставленную ему испанцем
Кастеляром вместо его более новой, и все сразу же расхо
дятся.
Понедельник, 13 марта.
Тургенев говорит о том, что в жизни очень часто героиче
ское сочетается с комическим. Один русский генерал, после
двух атак, отбитых засевшими на кладбище французами, при
казал своим солдатам перебросить его через ограду. Тургенев
просил самого генерала, мужчину весьма тучного, рассказать,
как все это было. И вот что рассказал ему генерал.
Упав прямо в лужу, он некоторое время безуспешно пы
тался встать на ноги, но снова и снова падал, вскрикивая при
этом: «Урра!» За ним наблюдал какой-то француз-пехотинец,
однако не стрелял, а только смеялся и восклицал: «Эх ты, тол